Пантелеймон Романов - Русь (Часть 2)
Весенними вечерами по черте, между порубкой и крупным лесом, - когда еще меж кустов и пней сведенного леса стоят лужицы от стаявшего снега с фиолетовым отсветом заката, - приказчик, зарядив свое двухствольное ружье, отправлялся на опушку вечерней зарей стрелять вальдшнепов.
А через год-другой лесопилка перевозилась дальше, контора с тесовым крылечком, на котором тот же приказчик летними вечерами долго пил чай из позеленевшего самоварчика, эта контора разбиралась. И на месте ее оставались только продолговатые вороха слежавшихся сосновых опилок, груды обгорелых кирпичей и густо засевшая жгучая крапива.
Владимир, под предлогом удобства наблюдения за лесным делом, выстроил здесь дачу. И обыкновенно в субботу, когда в городе звонят к вечерне и метут опустевшую базарную пло-щадь, он, захвативши компанию из верных друзей, а то и просто из тех, кто случайно подвернул-ся под руку, отправлялся на дачу. Нагружал большую спокойную коляску глухо звякавшими кульками, плетеными коробами и, предварительно погрозивши стоявшим у ворот приказчикам своим пухлым, здоровым кулаком, исчезал до понедельника, если отец был в отъезде.
* * *
Путешественники еще издали увидели какие-то причудливые строения невдалеке от елово-го леса на ровном месте. Это и была дача Владимира, построенная на месте бывшей здесь поме-щичьей усадьбы. От усадьбы остались только старые каменные полуразвалившиеся конюшни с крапивой, росшей из крыши, и заросший тиной пруд с ракитами на плотине и боком плававшим на средине оторвавшимся плотом.
На поляне перед прудом возвышался окнами на юг новенький домик-дача с дощатыми террасками, тесовыми с кружевной резьбой балкончиками. Вокруг дома росли молоденькие липки, огороженные треугольниками, выкрашенными в зеленую краску.
На площадке перед домом стояла гимнастика с трапецией, лестницей и кольцами, которую новый владелец почему-то счел нужным построить. Но сам гимнастики не делал, а обыкновенно заставлял работавших у него маляров за водку делать упражнения.
Сам же в это время сидел на террасе с расстегнутым воротом вышитой рубашки, и перед ним стоял графинчик с закуской в салатнике с одной вилкой без ножа.
Владимир мог пить сколько угодно, лишь бы была хорошая компания, а вокруг хорошая природа, поэтому всегда бывал рад, когда кто-нибудь заезжал к нему из хороших людей. А хорошие люди у него были все, кто к нему заезжал и, не отказываясь, мог пить во всякое время дня, а потом, после возлияния и не один раз долитого самовара, говорить о дружбе и о самых высоких материях.
Если же долго никто не заезжал, Владимир подзывал к себе кого-нибудь из маляров и, заставив его проделывать упражнение, в виде приза подносил ему стаканчик и сам выпивал.
Путешественники вышли из экипажа и, отряхивая полы от пыли, поглядывали на окна дачи, ожидая, не выйдет ли кто-нибудь проводить от собак, которые сбежались со всех сторон и, стоя полукругом перед гостями, надрывались от разноголосого лая.
Вдруг на крыльце дачи показался сам хозяин в русской рубашке с махровым поясом.
- Голубчики! Вот утешили-то! - закричал он и сбежал с крыльца, затрещав каблуками по ступенькам, как трещоткой. - Ну, молодцы, что приехали, говорил Владимир, перецеловав-шись со всеми и от радостного возбуждения лохматя свои расчесанные с пробором кудрявые волосы.
- Но мы к тебе только по делу, - сказал Валентин.
- Ладно! А я уж третий день здесь, привез из города всякой всячины, и, как нарочно, ни один черт не завернет. Что вы так долго не ехали-то?
- Нет, мы уж давно едем, - отвечал Валентин, - да к тебе дорог уж очень много.
- На плохие, что ли, попадали? - спросил Владимир.
- Нет, мы и на хорошие попадали, - отвечал Валентин.
- Постой, с лошадьми надо распорядиться. Эй вы, черти! - крикнул Владимир на маля-ров, которые, поставив на траву ведра с краской, сидели и курили. - Пойдите-ка, возьмите лошадей.
И когда отделился один пожилой маляр с широкой курчавой бородой, он прибавил совсем уже другим тоном:
- Иван Силантьич, голубчик, ты уж того... за лошадьми хорошенько посмотри; знаешь, я люблю, чтоб...- И похлопал его по плечу. - Он у меня мастер гимнастику делать, - сказал Владимир, когда маляр, несколько угрюмый на вид, разбирал вожжи, брошенные на козлы.
Валентин посмотрел на Ивана Силантьича.
- Ну, идем, идем, к черту! - крикнул хозяин, хлопнув Валентина по плечу.
- Зачем гимнастику-то поставил? - спросил Валентин, когда все они проходили в своих пыльниках по двору к дому, предводительствуемые хозяином без шапки.
- Как же! Это, брат, необходимо, - отвечал Владимир и сейчас же крикнул на весь двор по направлению к дому: - Марфушка, каторжная душа, самовар.
Потом тревожно повернулся к Валентину, как будто с вопросом, который требовал совер-шенно зрелого обсуждения:
- Где пить будем?
- Что ж, давай хоть на террасе, - ответил Валентин, входя по ступенькам и оглядываясь, - у тебя тут хорошо.
- Нет, а то знаешь что? Я скажу, чтобы вынесли сюда на траву под липки ковер, чтобы, - понимаешь, - совсем на природе.
- Что ж, давай на природе. Портвейн-то у тебя есть?
- Есть, есть, - закричал Владимир, сделавший было движение бежать за портвейном, - твоего купил, как сердце, брат, чуяло, что нынче приедешь.
Петруша мрачно молчал, потом стал снимать свой брезентовый пыльник и долго ходил с ним около стен, ища гвоздя, чтобы повесить.
- Как-то неудобно пить, - сказал Митенька, обращаясь к Валентину и кивнув на маляров.
Владимир, уже отправившийся было за портвейном и всем прочим, испуганно оглянулся с полдороги.
- А что? Чем неудобно?
- Да вот он говорит, что маляры, мол, работают, а мы у них на глазах пить будем, - отве-тил Валентин.
- Э, чепуховину какую понес! Получат свое!
Через полчаса на траву за домом, где уже протянулись вечерние тени, был принесен само-вар, постлан ковер, и на нем ставились одна за другой темные и светлые бутылки, которые хозяин принес из дома, держа их за горлышки в руках и прихватив под мышки. Потом отдельно вытащил из кармана темную пузатенькую бутылочку, показал ее Валентину и сказал:
- Для тебя, брат, специально...
- Ром?.. - спросил Валентин, пригнув голову и посмотрев на ярлык. - Это хорошо. Вот мы с тобой как-нибудь в Африку поедем. Там настоящий ром и негритянок много.
- Негритянок? О, черт возьми, идет! - сказал Владимир, хлопнув себя по затылку. - А на Урал разве раздумал?
- Нет, не раздумал, - сказал Валентин.
Весь ковер скоро совершенно был заставлен винами, балыками, розовой лососиной, черной икрой, и была только что вскрыта коробка с священным бело-розовым мясом омара. Но Влади-мир все бегал в дом, захватив с собой Петрушу для переноски тяжестей специально, как он сказал, подмигнув на ходу, и совал ему в руки коробки, жестянки.
- Да будет вам, довольно и так, - сказал Митенька.
- Нет, брат, нельзя. Раз на природе, то надо как следует.
- Пусть носит, это хорошо, - отозвался Валентин.
Но когда все, подмяв под себя траву, уселись и прозрачная настойка забулькала в гладком светлом графинчике, наполняя стоявшие рюмки, Владимир, как будто вспомнив что-то сущест-венное, сбегал в дом и принес сухую таранку. Держа ее за хвост, он тут же стал колотить ею о каблук сапога, чтобы лучше отстала кожа.
- Икрой закусил бы, зачем таранку-то принес? - заметил ему Валентин.
- Водку без таранки не могу. Это, брат, особая штука. Родное что-то. Как на природе, так обязательно таранка требуется.
- Он очень природу любит, - сказал Валентин, обращаясь к Митеньке. - А вот Петруша, должно быть, не любит. Петруша, ты любишь природу?
- Мне все равно, - отвечал Петруша, зацепив на вилку огромный кусок омара, который не снимался, пока он, взявши в руку другую вилку, не спихнул его наконец к себе на тарелку. И стал рассматривать его, прежде чем начать есть.
- Я, брат, этих козявок заграничных не особенно люблю, - сказал Владимир, глядя, как Петруша нерешительно, точно что-то подозрительное, расковыривает омара. - Так только, для порядка держу.
- Нет, хорошо. Омаром нужно белое вино закусывать, - сказал Валентин. Лорд Байрон, например, любил тонкую закуску.
- Какой Байрон?
Валентин посмотрел на Владимира.
- Байрон, хороший приятель моего отца. Мясом торговал.
- Немец, что ли?
- Немец, - сказал Валентин.
- Ну их к черту!
Петруша не доел своего омара, осторожно отодвинул на край тарелки и, потянувшись за Владимировой таранкой, разорвал ее руками вдоль от хвоста и закусил ею.
В это время подкатил еще Авенир. Его встретили шумно и, усадив на ковер, дали рюмку и заставили пить.
- Ты нам о русской душе и о народе что-нибудь расскажешь, - заметил ему Валентин, на что Авенир, опрокинув рюмку и весь сморщившись, только махнул в знак согласия рукой.
Пока пили первые рюмки, разговор шел о том, где лучше пить, какое когда вино нужно упо-треблять и чем закусывать. Потом перешли на жизнь и, расплескивая рюмки, с покрасневшими лицами, вспоминали старину, пили за широту русской души, за великое будущее чего-то. При-чем тут уже заговорил Авенир и, вскочив, требовал выпить за русскую душу, как за неугасимый очаг священного бунта.
