Иван Истомин - Первые ласточки

Долго беседовали, Яков Владимирович все-таки запретил есть в классе мерзлую рыбу и мясо.

— Ты, Иля, любознательный. Хорошо, — одобрил учитель и отпустил ребят домой.

— Ой, чернильницу забыл в парте, — крикнул Венька на пороге Ильке и Федюньке. — Вы спускайтесь, а я мигом…

На улице Илька, стоя на костылях, внимательно и напряженно смотрел на конек входной вышки. И Федюнька тоже. А Педька хохотал, глядя вверх.

Венька сбежал по лестнице и остановился на крыльце в том месте, куда поглядывали ребята.

— Что вы смотрите вверх? — спросил Венька.

— Быстрее к нам!.. — заорали все трое.

— Нарточка моя вон где! Свесилась!.. Грохнется кому-нибудь на голову!.. — волновался Илька.

Венька оторопел, согнулся, проскочил к ним, задрал голову.

— Кто-то сделал ловушку? Упадет, может ушибить…

— Не знаем… — Федюнька тоже морщил лицо. — По слуховому окошку залезли. Вон! Следы на крыше!..

— Нарточку жалко… — пожаловался Илька. — Как достанешь?

— Вернусь, может, застану Якова Владимировича. — Венька посмотрел вверх и шмыгнул в дверь.

Учитель уже собирался уходить, как в дверях появился Венька и доложил:

— Илькина нарточка висит на самом коньке вышки. Висит над входом и может ушибить кого-нибудь. Она свесилась уже — сделал кто-то ловушку…

— Да?! — сердито удивился учитель. — Может убить с такой высоты на самом деле!

Вдруг послышался треск у входа в школу и голоса. Учитель и Венька ринулись из школы. А нарточка, верно, с треском упала на крыльцо, ударилась о ступеньки и отлетела в сторону, к Ильке. Когда же Педька перевернул ее, обнаружилось, что правый полоз до копыльев треснул и веревка отрезана целиком.

Илька заплакал.

— Квайтчуня-Верзила устроил ловушку! Учитель говорит… — крикнул Венька.

— Он, он, думаю… — подтвердил учитель.

— Сломал нарточку Верзила… — канючил Илька.

— И веревка отрезана. Во, смотрите… — показал Педька.

Учитель вдруг повернулся назад и крикнул:

— Стой, стой! Вон ты где? На вышке! Слезай сейчас же!.. — И шагнул в сени.

Верзила слез, улыбаясь криво, но вдруг ойкнул — учитель потрепал за уши и выгнал на улицу.

Верзила, держась за уши, побежал быстро, как стрела из лука.

— Вот холера! — Яков Владимирович впервые выругался при учениках и покраснел. — Я тебе дам!..

Вдруг навстречу Квайтчуня-Верзиле вышел из-за угла школы Куш-Юр и нечаянно столкнулся с ним так, что Верзила упал в снег.

— Куда ты бежишь? Едва меня не сшиб… — сказал председатель. — А-а, уши надраил кто-то… — и посмотрел на ребят, увидев Якова Владимировича. — Что случилось?!

— Нахулиганил!.. — ответил учитель.

— Постой! Пойдем-ка, узнаем, что ты наделал! — Куш-Юр схватил мальчика и повел к крыльцу школы.

— Сделал ловушку! Вон там, на коньке! — волнуясь, заговорил Яков Владимирович. — Можно же убить или испугать человека… Вуся, Роман Иванович!

Подошла учительница Елизавета Даниловна, небольшого роста и совершенно седая. Она преподает во втором классе, где еще занятия не начались. Была она в теплом пальто, на ногах валенки. Под мышкой держала старенький, пухленький портфель.

— Здравствуйте! О чем это вы тут так громко разговариваете?

Яков Владимирович, по-прежнему волнуясь, начал объяснять, то и дело показывая на конек и на сломанную нарточку.

— Ой-е-ой! — заойкала Елизавета Даниловна и даже отступила назад, глядя сердито на виновника. — Ушибить ведь ты мог! Даже убить кого-нибудь! Что же ты, бессовестный, делаешь? Не учишься, говорят? За такие дела раньше ой как били! Как наказывали! Да-а!..

— Я уши ему надрал, — признался Яков Владимирович.

— Мало… Да что теперь… Э-э… — Учительница быстро поднялась на крыльцо.

Илька пожаловался председателю:

— Сломал нарточку…

— Вот нечистая сила! — рассердился и Куш-Юр, не выпуская все еще Верзилу. Сказал: — Приведешь родителей в сельсовет. Понял?

Глава 23

Были-небылицы

Весной, как раз в Ленинские дни, Куш-Юра выбрали в члены райкома, и он с семьей уехал в Обдорск. Сандра перед отъездом прощалась с подругами, даже поплакала. Но радость, гордость за Романа переполняли ее душу. И если глаза то и дело блестели от слез — это были счастливые слезы.

Теперь Елення, как делегатка, уже без Сандры шефствовала над семьей Сеньки Германца. Гаддя-Парасся вновь жила на старом месте, у Сеньки. Она ждала приезда нового председателя Биасин-Гала, чтобы получить квартиру. У Германца полон дом жильцов — взрослых и детей. Елення навестила их несколько раз, но без председателя не могла придумать ничего.

Настала пора сенокоса, и Елення пропадала весь день на покосе. И Сенька ставил сено, забрав в лодчонку трех дочерей — Анку, Нюрку и Нюську и, конечно, Верку-Ичмонь.

— Вот беда еще с этим Германцем. — Елення спускалась по взвозу, несла гребь на плече и лукошко с дневным пропитанием. Все остальное у них находилось на покосе — и косы-горбушки, и вилы-грабли, и чайник-котел, и кружки-ложки — все спрятано под сеном.

Елення казалась ниже ростом, одетая, как и все косари, в замотанную вокруг головы шаль, в кофту с подкладом, в подпоясанный многослойный сарафан и в бахилы. Она шла ровным шагом, а мысли ее были сбивчивые, беспокойные, приходится думать о людях, заботиться. Ей доверено многое, и она это понимает.

— Что делать с той семейкой? Бегай-беспокойся за Парассю…

Марьэ, старшая дочь Насты, русоволосая и круглолицая, сказала:

— Нянчиться нечего… — И зевнула. Она не выспалась.

— Усни, доченька, пока едем в лодке, — Наста завершала шествие.

— Поспи, племянница. Ты настоящая помощница, — вздохнула Елення. — А моя Февра в тундру уехала! Беспокоюсь за нее.

— Сами отпустили. Сейчас косили бы с ней вместе, — улыбнулась племянница и снова зевнула.

— Не беспокойся, Елення! Племянница вернется жива-здорова! Выручили маму мою, Эдэ. — Малань, приложив руку козырьком, засмотрелась вдаль на тихую, чуть туманную Обь, над которой только-только начало всходить солнце.

Конец августа. Заметно укоротились дни, ночи почти темны и прохладны, а утра туманны. Участились утренники, лужицы подергивались звонким ледком. Цветы пожухли, но сенокос еще не кончился.

Каждый день в раннюю утреннюю пору отплывали от села вверх и вниз порожние лодки, а поздно вечером, груженные зеленой травой или свежим сеном, возвращались обратно. Так устроена жизнь — надо торопиться, чтобы запастись кормом для скота, пока не появились «белые комары».

Наста, Елення и Малань отчалили от берега и направились вниз, наискосок за Малую Обь, а там пешком по грязи перевалить около версты ко второй лодке и переправиться на покос через речку Аспуг-Обь. Она неширокая, но богатая в эту пору скатывающейся рыбой — промышляют там сетями-важанами. Наста и Елення гребут, Малань правит лодкой, все клюют носами, а Марьэ устроилась на дне лодки и спит.

Спали в эту рань и оставшиеся домовничать старушки Анн и Эдэ. Она приехала из чума к Ярасиму и осталась летовать.

Когда стало светло, они поднялись — им хватало забот и хлопот управляться с ребятишками и скотом. Целыми днями, особенно дождливыми, стоит шум и рев ребятишек. В такую погоду приходилось детей постарше выгонять в соседнюю Еленнину избу, чтобы малыши могли спокойно поспать…

А сегодня день хороший, солнечный и даже теплый, не будут дома ребятишки — разбегутся туда-сюда.

Дождавшись, когда встали все дети и поели, Эдэ сказала старшим:

— Сходите по ягоды. Я соскучилась по голубике да бруснике. И морошки можно. Они поспели уже давно. А нам, старушкам, недосуг. Да и старый человек, что заезженный олень. Толку-то от нас…

— Во-во. Возьмите лукошки али банки и айдате. — Анн кормила двухлетнего внука Федула молоком, в котором размочены кусочки хлеба. — Слава Богу, день сегодня ладный.

— Я пойду по ягоды и грибы, — изъявил желание Федюнька.

— И мы тоже!.. — послышались девчоночьи голоса. Девочки ринулись гурьбой искать лукошки.

А Илька запечалился — ему теперь не подойти на костылях к Югану — грязь кругом. Надо, выходит, опять ловить удочкой щуругаев.

— Придется ловить! — вздохнул Илька, сидя на скамье напротив бабушки Анн. — Но не сейчас — надо сначала придумать хорошую приманку для щучек.

Старуха Анн тоже вздохнула:

— Ох-хо-хо! Тебе, коньэрэй, что остается делать? Ловить хоть щуругаев. И кошки будут сыты, и мы изжарим для себя.

— Хоть рыбки поедим, коли нет оленины, — сказала Эдэ, тоже кормя Груню молоком с хлебом из кружки.

К полудню, когда ребята разошлись из дому, старухи решили выйти на улицу и посидеть-погреться на солнышке. Малышей одели в легкие малицы, чтоб взять с собой.