Булат Окуджава - Похождения Шипова, или Старинный водевиль
Тут вспомнилось ему, как, еще молодой, гибкий, весь как на пружинах, скользит он с подносом по княжескому дому в столовую, где в сборе уже вся семья за обедом. В окна бьет солнце. Поднос вспыхивает ослепительно. На душе у Шилова праздник — так просто, неизвестно с чего. Поэтому он держит поднос на одной руке. Поднос неподвижен, а сам он в движении, словно французский танцовщик, и он любуется собой, каждым своим шагом, каждым наклоном, как он легко выгибается, точно льется, как ставит ноги, едва касаясь пола, как прекрасны на нем малиновый венский камзол, и кружева на манжетах, и туфли с пряжками, и белые чулки на деревенских ногах. Ловкач, ловкач, ну и ловкач! И ему слышится музыка, и он почти танцует под нее, и так в танце подлетает к столу и в танце, почти не прикасаясь руками к блюдам, раскидывает их перед сидящими, словно сдает карты. Поглядите на него! Аи да Мишка!.. Он делает круг, обегая стол, и еще один, и снова, и все это в танце, под музыку, а что, как оглянутся и увидят, и восхищению не будет конца, и дадут ему пять рублей за вдохновенный танец. Но никто не глядит, у них там свои разговоры вполголоса, не замечают. Он делает четвертый круг. Поднос пустеет, затем начинает уставляться вновь, использованные тарелки ложатся на него сами, вилки с вензелями, соусницы, бокалы… Никто не глядит. Он делает пятый круг, в зеленых глазах его тоска, отчаяние. Поднос летает над головами сидящих, он почти касается их, звенит посуда, музыка играет громче. Каков ловкач! Артист!.. Поглядите, ваше сиятельство, да поглядите же, как я умею, ровно птица, а ведь раньше, помните, ничего такого не умел, все норовил упасть, вы еще гневались, а нынче-то поглядите, гляньте… Он пошел на шестой круг. Никто не глядел. И, последний раз взмахнув подносом, подобно раненому журавлю, он полетел прочь…
«Неужто к частному приставу в Москву возвращаться? — подумал он с ужасом и шагнул к розовому дворцу, но тут же представил брезгливое лицо князя и вновь прижался к парапету. За спиной текла сонная, холодная Фонтанка, за нею благоухали деревья, за ними белел дворец, доносилось пение птиц. — Я вас не трогаю, и вы меня не трожьте».
Он попробовал разогнуть спину — не смог. Боли не было. Вдруг от розовой стены отделились два офицера и решительно направились в его сторону. Лица их были зловещи, движения резки.
«Эх, хохлаточка, — с тоской вспомнил Шипов, — надо мне было на чугунку садиться да в Москву обратно! Пропал, дурень!..»
Он уставился на них зелеными глазами, втянул голову в плечи, но офицеры прошли мимо, слегка задев его, и зашагали вдоль парапета, неся всякий вздор. Шипов вздохнул с облегчением, даже усмехнулся, но тайная рука поворотила его и подтолкнула в обратный путь. В Москву! В Москву! Там, в ней, пыльной и голосистой, в городской полицейской части жил-был долговязый частный пристав Шляхтин, насмешник и хитрец, связанный с Шиповым одной веревочкой; по этой-то веревочке и следовало возвращаться, а не лелеять безумные мечты о снисходительности князя и его генералов; эх, сколько денег зря проездил, спасаясь от кары! Искал у волка защиты от лисы, недотепа! А что он, частный пристав! Какое от него зло? Ну какое?..
Теплый ветер ударился о розовую стену, охладился, нагнал Шилова, проник под сюртук и прикоснулся к телу ледяной ладонью. Михаил Иванович припустил рысью.
Берлога князя пропала из виду, затерялась за домами, за углами, за деревьями. Изогнутый, как воскресный крендель, добрался Михаил Иванович до Николаевского вокзала и напоследок оглянулся: Петербург бесшумно крался за ним, тянул руки в кружевных манжетах, смотрел враждебно, будто Шипов и не русский, а грек какой-нибудь или турок. И когда тронулся поезд и столица исчезла за болотами и лесами, прикосновение цепких, железных пальцев продолжало ощущаться на горле, и даже на другой день возникшая Москва не избавила от этого: ни шум ее, ни пыль, ни привычный карнавал, ни запах горячей требухи и гречневиков, ни вид молодых кухарок из купеческих домов… И лишь тогда, когда в душной харчевне он наелся до отвала щей и бараньей варенины и осушил с достоинством графинчик, только тогда железная пятерня разжалась и освободила горло, спина выпрямилась, и Шипов поглядел на мир вокруг себя и вдруг понял, что денег больше нет, у Матрены не спасешься, призрачный граф на кумысе, князь Василий Андреевич холоден, как камень. И тут ему стало легко и просто, набрав по карманам медяков, он сунул извозчику последний гривенник и велел ехать в городскую часть.
Он ехал, наслаждаясь Москвой, не думая ни о ее великодушии, ни даже о снисходительности, радуясь, что лошадка бежит, что колеса грохочут по булыжнику, что на сиденье слева от него, на выцветшем зеленом сукне, изогнулась белая ниточка, нежась на солнце, что какая-то барышня, отставив зонтик, глядит на него с удивлением, а может, и с восторгом, тоненькая барышня с нетронутыми губками. Он откинулся на сиденье, с благоговением вспомнил себя самого в сюртуке из коричневого альпага, в клетчатых панталонах цвета беж. Вдруг во — ник перед ним призрачный, едва уловимый образ Даси возник и исчез… Да и господь с ней, пущай она там себе устраивается… Потом он вспомнил о Гиросе и подумал, что в гробу, вполне возможно, лежал именно он, а что курнос, да круглолиц, да действительный статский советник, так в смерти чего не бывает…
Наконец лошадь остановилась и вздохнула. Михаил Иванович легко, как давно уже не хаживал, направился к знакомой двери, не испытывая ничего, кроме покоя и удовлетворения. Зеленые глаза его вспыхнули, соломенные бакенбарды распушились, на тонких, сухих губах шевельнулось нечто неуловимое.
Частный пристав Шляхтин вздрогнул и даже привскочил на стуле, когда перед ним неизвестно откуда, точно из стены, возник Шипов.
— Бонжур, — промурлыкал Михаил Иванович, — не пужайтесь, это я.
Шляхтин нервно засмеялся, увидев себя в зеленых зрачках Шилова.
— А ведь я тебя жду, каналья…
Шипов. Пардон. Уж я и так торопился, ваше благородие.
Шляхтин. Он торопился! Куда же ты торопился, шельмец?
Шипов. А как же, ваше благородие, за графом. Они из имения в Тулу, а я за ними-с, они из Тулы в Москву-с, а я за ними… Так до Петербурга и добрались…
Шляхтин. Каков, каналья… Он еще разговаривает! Он за мной, я за ним, он за мной…
Шипов. Ей-богу, глаз с него не спускал. Он в карете, а я пеший-с.
Шляхтин. Порет всякий вздор… (Кричит.) А он не знает, что есть предписание его арестовать!
«Боится, — подумал Михаил Иванович удовлетворенно, — боится, мышка серенькая… В глаза не смотрит, боится. Сейчас пужнем…»
Шипов. Ваше благородие, я ить из Петербурга только что… Их сиятельство князь…
Шляхтин. Врешь!
Шипов. Да ей же богу.
Шляхтин. Врешь! Подойди сюда. Подойди, кому говорю! Подойди.
Шипов. Да я и так вот он.
Шляхтин. Подойди, совсем подойди.
Шипов. Куды ж еще-то? Аншанте? Стол ваш в пузо уперся.
Шляхтин. Стой и не шевелись. Прохвост, ты решил продолжать свою комедию? Ты хочешь, чтобы я прослыл дураком? Кто тебя нашел, говори. Ну, говори…
Шипов. Кто меня нашел? Да я почем знаю?
Шляхтин. Я тебя, каналья, рекомендовал?
Шипов. Так точно…
Шляхтин. Врешь!
Шипов. Истинно вру… Меня их сиятельство рекомендовали… как верного человека.
Шляхтин. Ага, значит, признаешься? Значит, еще совесть есть…
Шипов. А как же.
Шляхтин заходил по кабинету, не в силах скрыть волнения.
«Главное — это чего ему известно, — подумал Михаил Иванович, легонько улыбаясь. — Может, еще орден дадут, се муа…»
Лицо Шляхтина смягчилось, глаза словно потухли, но Шипов был настороже.
Шляхтин. А типография как? Работает? Надеюсь, в лучшем виде?
Шипов. Это какая? У графа?
Шляхтин. Ну зачем же у графа, любезный? У тебя. Твоя…
Шипов. Какая типография?
Шляхтин. Вот прохвост… Ты деньги на станки получил?
Шипов. А как же, ваше благородие. Все сполна. Премного вам благодарны.
Шляхтин. Станки купил?
Шипов. Так точно-с. Какие станки?
Шляхтин. Типографские, разумеется, для печатанья.
Шипов. А как же-с, знаю…
Шляхтин. Купил, я спрашиваю?
Шипов. Так-течне-с.
Шляхтин. Установил?
Шипов. А как же-с.
Шляхтин. Ну, пошла работа? (Смеется.)
Шипов (смеется). Пошла, ваше благородие. Как еще пошла…
Шляхтин. Где же ты все это устроил?
Шипов. Чего?
Шляхтин. Типографию, чего!
Шипов. Не могу знать-с…
Шляхтин. Как не можешь знать? Станки купил или нет?
Шипов. А как же-с,!..
Шляхтин. Где же типография?
Шипов. А-а-а, вон про что! У графа, ваше благородие, в Ясной Поляне.
Шляхтин. А твоя где?
Шипов. Моя? У меня нет…
Шляхтин (смеется). Вот то-то, что нет… Ему, прохвосту, посылают деньги, он их пропивает, а после несет всякий вздор. Так?
Шипов (смеется). Никак нет-с…
Шляхтин. То есть что значит нет? Куда деньги девал?
