Я не прощаюсь - Хан Ган
Вытягиваю руку с карандашом за пределы своей тени и начинаю вычерчивать им на стене контуры скачущего попугая. У них нет бинокулярного зрения, так что они постоянно вертят головой, чтобы увидеть полную картину. Интересно, что он так пытается рассмотреть? Разве, будучи тенью, можно желать что-то разглядеть?
На карандаш я сильно не давила, но грифель постоянно ломался. Опершись ладонью на покрытую тенью холодную стену и делая вдоль неё несколько шагов, я снова и снова выдавливала из карандаша новый стержень на смену сломавшемуся, продолжая чертить контуры попугая. Чтобы нарисовать макушку, я встала на носочки и полностью вытянула руки. Обрисовывая эти контуры, я обнаружила за ними другие нарисованные карандашом линии, оставленные мной прошлой осенью. Трудно было их разобрать, но, кажется, это была голова Ами. Линии тени попугая заслонили собой длинно и полого вычерченные плечи Инсон. Тогда я подумала, что, когда начнёт светать, на этой стене трудно будет что-то разобрать – скорее всего всё перемешается.
Стержень в карандаше кончился. Чувствуя страх, я обернулась в сторону кухни – мне было страшно, потому что оттуда, где должна была сидеть Инсон, не исходило ни звука, как и от затихшей птичьей клетки, накрытой тканью.
Но в темноте показались её плечи. Из распластавшейся за свечой тишины доносилось плавное тихое дыхание. Одиноким и холодным выглядел пустующий стул напротив, на котором должна сидеть я.
Когда я обратно посмотрела на стену, тень попугая дёргалась, словно она пыталась вырваться из только что начерченных мной линий. Тёмные контуры растеклись до самого потолка, попугай, словно собираясь взлететь, раскрыл свои крылья. Издав слабо слышимый писк, он исчез.
«Ама вернулся?» – подумала я, посмотрев на клетку, накрытую тканью.
Где же Ама?
* * *
Я вернулась за стол – свеча стремительно таяла. Воск стекал тремя-четырьмя ниточками, сливаясь воедино с телом свечи.
– Иногда мне кажется, что есть кто-то ещё… – сказала Инсон, подняв глаза от капель воска, напоминавших выступающие вены. – Словно осталось что-то ещё… Даже после того, как улетает Ами. А у тебя бывает такое?
Тишина.
Инсон вытянула руки вперёд, и падающая на потолок её тень всколыхнулась.
Уставившись на колыхающуюся в такт её дыханию тень, вместо ответа я задала ей вопрос:
«Давно у тебя так?»
Я посмотрела на вылезшие морщины на её лбу – у неё всегда такое выражение лица, когда она о чём-то задумывается. Может, она считает месяца? Или года? Полупрозрачный воск, скапливавшийся под пламенем, в миг перелил за края, и сразу же стал бело застывать, словно бугорки на колонне.
* * *
– После того, как я увидела кости, – ответила Инсон. – В самолёте, когда возвращалась с Маньчжурии.
Такого ответа я не ожидала, думала, что это началось либо после смерти Ами, либо после того, как умерла её мать. Значит, это произошло ещё десять лет назад, когда она жила на улице Худон.
– Той осенью мы нашли останки.
– Где? – спросила я.
– В аэропорту Чеджудо, – тихо сказала Инсон. – Под взлётной полосой…
Когда наши взгляды безмолвно столкнулись, мне показалось, что она хочет меня спросить: «Не помнишь?» Год я забыла, но статью об этом точно видела, и помню яму, отгороженную лентами.
– Тогда в передней части самолёта я взяла газетку, на одной из сторон которой внизу были фотографии этого места.
* * *
В какой-то момент задул ветер, но заметила я это не по звуку, а по движениям пламени свечки.
Обернувшись в сторону коридора, я увидела исчезающую тень птицы. Вслед за тенью размылись и нарисованные мной контуры – от темноты и расстояния стена теперь казалась бесследно пустой.
Я заметила, что Инсон тоже смотрела на ту стену – она выглядела так, будто собирается резко встать и поплестись в коридор. Чтобы снять ткань с клетки и спросить у меня: «Где он? Почему ты его не спасла?»
Но вместо этого Инсон подняла свои руки перед собой. Переворачивая, разглядывала их, словно пытаясь найти рану или шрам, которого не заметила ранее.
Ветер
Странный вид скелета в углу ямы не давал мне отвести от него взгляд.
Почти все остальные были перевёрнуты, черепами устремились в землю и раскинули конечности, но только этот скелет лежал на боку и глядел в стену, высоко подогнув колени. Обычно мы в такой позе, когда не можем уснуть, или нам больно, или же когда нас что-то гложет.
В статье под фотографией было написано, что в каждой яме было по десять человек. Предполагалось, что людей выставляли лицом к ямам, чтобы, когда их застрелили, они падали туда. И так несколько подходов.
Тогда я и подумала, что, возможно, этот скелет был в такой позе из-за того, что, когда тела закидывали землёй, этот человек ещё дышал. И по этой же причине, скорее всего, на ступнях скелета осталась резиновая обувь. И обувь, и сам скелет были некрупными, так что, вероятно, это была либо девушка, либо парень-подросток.
Я сложила ту газету и положила её в рюкзак. Уже дома разбирая вещи, я вырезала из газетки фотографии и положила их в верхний ящик стола. По ночам смотреть на них было бы трудно, так что открывала ящик я только днём, заглядывала в него и закрывала обратно. А когда наступила зима, я, словно подражая тому скелету, лежала под столом на боку, подогнув колени.
Самое странное было то, что в таком положении обычно в какой-то момент ощущалась перемена в температуре. Это чувство отличалось от того, когда зимний солнечный свет просачивался в комнату и нагревал и без того горячий пол – будто бы в комнате разрастался комок теплоты. Больше оно было похоже, будто руками касаешься ваты, или перьев, или кожи ребёнка, и чувствуешь нежность фибр. Но только оно было в разы насыщеннее, плотнее…
Тогда на границе годов я хотела снять следующий фильм по истории того человека – не зная ни имени, ни пола, ни даже сколько ему было лет. Один из тысячи тех людей, которых сразу после войны арестовали на Чеджудо и расстреляли – один маленький скелет с крошечной обувью.
Если этим человеком и правда был подросток, то он был примерно одного возраста с моей матерью. Я думала, что можно будет описать то, как сложились жизни этих
