Йалка - Марина Чуфистова
Я столько раз представлял, как остаюсь наедине с Натали, как говорю ей, что чувствую. А что я чувствовал? Любовь? Это же бессмысленно! Чего мне вообще от нее надо? Это хороший вопрос, на который я должен себе ответить. Представим, меня допрашивают под действием сыворотки правды. Не уверен, что она существует. Нет, пусть я стою перед Всем Сущим. Нет, я не уверен, что верю в него. Ладно. Если я не скажу правду, я никогда больше не напишу ни одной шутки…
Зазвонил телефон. Не мой.
Натали ответила. Сказала, что работает. Уточнила, что карьерным консультантом. Закатила глаза и бросила телефон на стол. Звонил Миша.
– Я пойду, – сказал я и встал.
– А как же консультация?
– Перенесем?
– Завтра?
– У меня экзамен по импровизации…
– После экзамена?
– Мы хотим посидеть с группой…
– Приходи после.
Я как-то неоднозначно мотнул головой. Шея все еще болела после массажа Элины. Я не знал, что это все значит и для чего. Но что я точно знал, что надо уходить. И поскорее.
* * *
Дома Элина вела урок по видеосвязи. Я на цыпочках прошел в ванную и встал под холодный душ. Другого быть не могло. Горячую воду отключили на три недели.
* * *
Мне совершенно не хочется об этом говорить, но придется. И возможно, я оскорблю чьи-нибудь чувства.
Я не девственник.
Вот это новость! Быть нуоли и остаться невинным не так просто.
Пока я смотрел на королеву школы Алену, на меня смотрела Маша. Я даже не сразу понял, что произошло. Она мне даже не нравилась. Но мой кореш Серега сказал: дают – бери!
* * *
Перед сном Элина снова заговорила о переезде на Аляску. Я очень старался уснуть.
– А когда рождается ребенок, сразу гасят половину ипотеки, – последнее, что я услышал, и, кажется, вздрогнул.
Я проснулся в луже собственного пота. Конечно, не луже, но простыня противно липла к телу. И почему нуоли потеют? Мало нам сложностей? Элина не любила спать под кондиционером, а ночной воздух не любил остывать. Намочив простыню, я устроился на полу. Жестко и сыро. И простыня противно липнет. Но она дарит прохладу. Могу застудить почки.
Подумал о родителях, у которых прохладный воздух спускается с гор и наполняет весь дом, покачивая бежевые занавески на окнах. Весь их дом теперь бежевый. Мама открыла для себя новый уровень декорирования. Ни один цвет не сможет соревноваться теперь за мамино внимание с бежевым. Кажется, даже фрезии, высаженные администрацией города, бежевые. Тихая бежевая жизнь. Бежевый – цвет умиротворения, комфорта и уюта.
Я попытался представить себя в таком доме. Я ступаю на порог и снимаю обувь. Все-таки я дитя своего места и времени, никогда не войду в дом в ботинках. Половицы кое-где поскрипывают. Скорее всего, лиственница, крепкая и износостойкая древесина. Пахнет свежим лаком и чистым бельем. На кухне закипает чайник, выключаю и выглядываю в окно, на заднем дворе мама с отцом восторгаются качелями и новой зоной барбекю, намного большей, чем у них. Я наливаю из крана воды и делаю глоток, ощущаю, как горный ручеек мерно стекает в мой желудок, даря прохладу. По ступеням поднимаюсь на второй этаж, не наступаю на седьмую, она скрипит, но я не хочу ее менять. Дверь в спальню открыта. На широкой кровати громоздятся подушки самой разной формы. У окна туалетный столик. На нем только расческа с розовыми волосами. Я прохожу мимо спальни и отворяю одну из трех закрытых дверей, за ней просторная ванная со встроенным ледогенератором и распахнутым настежь окном с видом на белеющие горные пики. Я вдыхаю горный воздух, и свежесть растекается внутри. За второй дверью детская, бежевая, потому что мама вызвалась декорировать. Игрушки, письменный стол у окна. Мне не по себе, но хочется задержаться. Сесть на маленькую кровать. А лучше лечь, накрыться с головой и зажмуриться так сильно, чтобы все стало белым-белым. Может, и вовсе не открывать последнюю дверь? Спуститься вниз, выйти во двор к родителям или наполнить огромную ванну льдом, лечь в нее и никому не открывать? Нырнуть с головой, задержать дыхание или не задерживать, а научиться дышать так, водой. Все-таки я открываю последнюю дверь. Это кабинет. Книжные полки до самого потолка, домотканый ковер на полу, продавленное кресло, но так и манящее в него сесть, и Элина за дубовым столом. Работает. Она смотрит на меня удивленно и рукой машет, чтобы я вышел, не мешал.
Я вздрогнул и открыл глаза в темноту. Шторы такие плотные, что не сразу понимаешь, где находишься. Тело затекло. Пол подо мной стал тверже. Простыня высохла. Перелечь на диван и разбудить Элину? Делать нечего. Я подполз к дивану и потряс Элину за плечо.
– Я не хочу никуда переезжать!
– Спи, – ответила она и перевернулась на другой бок.
– Я никуда не поеду, – сказал я громче.
– Давай утром.
– Нет, сейчас. – Я почти кричал.
Я встал и раздвинул шторы. На улице уже брезжил рассвет. Ненавижу, когда слишком темно. Ненавижу темноту.
– Я никуда не хочу ехать. – Я очень четко произнес каждое слово.
– Хорошо, можем остаться. – Элина села.
– Нет, не можем…
– Я еще не дала ответ, но мне предлагают место в московском офисе, квартира и зарплата выше…
– Соглашайся! – Как же трудно говорить.
– Хорошо, можем годик в Москве, а потом…
– Не можем. Я не могу. Я не хочу…
– Что за истерика. – Она встала и прошла на кухню, выпила воды.
Я наблюдал за Элиной. Она не смотрела на меня. Я ждал. «Повернись. Взгляни. И ты увидишь. И мне не придется ничего говорить». Но она не смотрела.
Элина прошла в ванную. Я услышал журчание воды. Хотелось закричать.
Я оделся и ждал, когда она выйдет. Она же когда-нибудь выйдет? Что я собирался сказать? Я никогда не расставался. Я не знал, как это делается. Можно она просто уедет в Москву? Или я просто уйду к Толику. Пусть это как-то само случится. Но само не случилось. Элина вышла из ванной.
– Ты яичницу будешь? – спросила она.
– Нет, не буду.
– Могу блинчики сделать. Хотя молоко, кажется, прокисло.
– Не кажется.
– Что?
– Я пойду.
– Куда?
– К Толику, – ответил я, обуваясь. – Завтра за вещами зайду.
– Мудила, – сказала она тихо, думала, не услышу.
Конечно, не думала. Я и правда мудила. Кто так уходит? Надо было хотя бы кофе вместе выпить. Все обсудить. Мы же взрослые. Я взрослый. Ведь так?
* * *
Думаете, у
