В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин
ХХХVIII.
Домъ Лидіи Михайловны Теляниной считался самымъ тоннымъ во всемъ городѣ. Кто не бывалъ у нея по воскресеньямъ, тотъ не принадлежалъ къ фешенебельному обществу. Она давно вдовствовала и занималась воспитаніемъ дѣтей, составленіемъ благотворительныхъ спектаклей и устройствомъ лотерей. Лидія Михайловна цѣлые дни принимала въ своемъ кабинетѣ, толковала о государственныхъ предметахъ съ двумя правовѣдами, объ искусствахъ съ губернаторскимъ адъютантомъ, продюизировала всѣ туземные таланты. У ней было двое дѣтей: дочь Надя и сынъ Петинька. Петенька вышелъ, за неспособностью, изъ гимназіи и готовился или въ гвардейскіе юнкера, или въ дипломаты. Лидія Михайловна еще не рѣшила этого пункта, а тѣмъ временемъ онъ игралъ на скрипкѣ и пѣлъ романъ: «Сомнѣніе».
Борись прежде довольно часто бывалъ у Теляниныхъ. Онъ въ одинъ годъ съ Петинькой поступилъ въ гимназію, въ одно время они начали учиться музыкѣ, и у Теляниныхъ Борисъ игралъ дуэты и съ Петинькой, и съ Надей. Борисъ любилъ музыку, и его замѣчанія всегда принимались Горшковымъ; въ послѣднее время, дома заниматься скрипкой было некогда, точно такъ же какъ и ѣздить къ Телянинымъ. Борисъ много слышалъ хорошей, серьезной музыки и въ этомъ домѣ, и у Горшкова, и вкусъ его образовался. Въ исполнители онъ не лѣзъ, но очень-часто жалѣлъ, что раньше не качалъ изучать законы мелодіи и гармоніи. Онъ все это оставлялъ до университета. Слухъ у него былъ хорошій; почти самоучкой онъ выучился играть на фортепіано и пѣлъ тоже самоучкой, свѣжимъ, груднымъ теноромъ. Музыка сблизила его, года два передъ тѣмъ, съ Надей. Какъ дѣти, они очень сошлись. Надя сала переписывала ему ноты и даже связала ему кошелекъ. Они выступили вмѣстѣ, на судъ, въ одно изъ воскресеній, причемъ Борисъ немилосердно вралъ, а Надя ровно на десять тактовъ кончила раньше его. Послѣ этого дебюта они уже перестали стѣсняться при публикѣ и пріобрѣли репутацію милыхъ и талантливыхъ дѣтей. Когда въ домѣ Бориса наступилъ періодъ послѣдней болѣзни отца, онъ почти никуда не ѣздилъ, и дуэты съ Надей прекратились. Она начала учиться у Горшкова, и Борисъ изрѣдка видалъ ее, каждый разъ замѣчая, что она ростетъ и ужасно хорошѣетъ. Ему было не до нѣжныхъ впечатлѣній. А Надя улыбалась ему и всегда разспрашивала о немъ Горшкова, за уроками. Борису, такъ же какъ и Горшкову, жалко было эту дѣвочку. Она жила въ совершенномъ одиночествѣ: братецъ ея Петинька умѣлъ только хохотать по-лошадиному, а гувернантка надоѣдала ей своимъ ворчаньемъ, старчествомъ и тупостью. Лпдія Михайловна занималась дѣтьми только въ возможности, а не въ суровой дѣйствительности.
XXXIX.
Когда Горшковъ вошелъ съ Борисомъ въ залу, они нашли тамъ Петиньку и нѣмца Келлера. Петинька нора-жалъ своей долговязой фигурой, огромными совиными глазами и вѣчно раскрытымъ ртомъ, откуда, какъ два клыка, торчали передніе зубы. Волосы у него были рыжіе и зачесаны въ большіе виски. Безсмѣнный костюмъ Петиньки составлялъ черный полуфракъ (какіе шьютъ барченкамъ въ періодъ отъ 13–16 лѣтъ) и жилетъ изъ желтаго пике.
Нѣмецъ Келлеръ, маленькая, сухая фигурка, въ узенькихъ панталонахъ и бѣломъ галстухѣ, былъ органистъ при лютеранской церкви; но пилилъ и на віолончели. За неимѣніемъ лучшаго, участвовалъ во всѣхъ музыкальныхъ упражненіяхъ дилетантовъ и отличался тою глупостью, какая особенно поражаетъ иногда нѣмецкихъ ремесленниковъ-музыкантовъ.
— Здравствуй, Петинька, какъ поживаешь? — крикнулъ Горшковъ и пихнулъ Петиньку въ животъ.
— Ха-ха-ха! — разразился Петинька своимъ лошадинымъ смѣхомъ. — Ахъ! Телепневъ, и ты…
— Да, и я, Петинька, — проговорилъ Борисъ, подавая ему руку — пріѣхалъ на тебя взглянуть.
— Ха-ха-ха! — отвѣчалъ Петинька. — Мы тліо сегодня!
— Знаю, знаю.
— Геръ Келлеръ, ви бефинденъ зи зихъ? — спросилъ Горшковъ органиста.
— О! ganz wohl! — отвѣтилъ тонконогий! нѣмецъ.
— Ундъ васъ вердеиъ виръ продуциренъ? — спросилъ еще разъ Горшковъ.
Нѣмецъ засмѣялся очень глупо, но ничего не отвѣчалъ.
— Петя, — крикнулъ Горшковъ: — что стоить пяти-копѣечная булка?. Не знаешь? а вѣдь это всякій дуракъ знаетъ.
— Ха-ха-ха! — разразился Петинька.
— Къ maman можно? — спросилъ его Борисъ.
— Мозно, мозно. — Петинька, къ довершенію другихъ качествъ, шепелявилъ и картавилъ на разные лады.
— Идемъ къ принципессѣ, — шепнулъ Горшковъ, Борису. Онъ всегда такъ звалъ Лидію Михайловну.
Они прошли неосвѣщенной гостиной и вступили въ кабинетъ, весь заставленный мебелью и множествомъ зелени. Въ комнатѣ было очень темно и душно. Синій фонарчикъ бросалъ тяжелый, блуждающій свѣтъ. Налѣво отъ входа, въ бесѣдкѣ изъ плюща, на диванѣ, возлежала, какъ выражался Горшковъ, Лидія Михайловна. По бокамъ дивана стояли двѣ статуи, скрывая въ зелени свои обнаженныя формы. При блуждающемъ освѣщеніи можно было все-таки разглядѣть, что цвѣтъ лица хозяйки не уступалъ въ бѣлизнѣ цвѣту стыдливыхъ статуй. Лидія Михайловна поражала громадностью формъ. Грудь ея была обширна, голова очень велика, глаза бычьи, какъ ихъ называлъ Горшковъ, вдобавокъ крупный носъ и чувственный широкій ротъ. Нетрудно было видѣть, что покрывало щеки и лобъ Лидіи Михайловны. Ея огромные черные глаза были подкрашены на углахъ и подъ нижними вѣками. Прическу
Лидія Михайловна носила взбитую, очень высокую, и покрывалась всегда косынкой, изъ-подъ которой падали довольно еще густые, черные волосы.
На этотъ разъ Лидія Михайловна драпировалась горностаевой мантильей.
Она была не одна; подлѣ нея на низкомъ креслѣ помѣщался жиденькій господинъ, съ впалыми щеками, множествомъ морщинъ, съ сильной просѣдыо на головѣ и широкихъ, коротко-подстриженныхъ бакенбардахъ. Господинъ держалъ въ правомъ глазу фиксъ. Отложные воротнички, безукоризненной бѣлизны, придавали ему видъ комической моложавости. Это былъ губернскій прокуроръ, большой умникъ и бонмотистъ, съ государственной рѣзкостью рѣчей, какъ большинство правовѣдовъ, служащихъ въ провинціи. Лидія Михайловна боялась его язычка и очень заискивала въ немъ. Это не мѣшало, однакожь, прокурору разсказывать — въ какихъ отношеніяхъ находится тонная вдова къ очень нетонному жандармскому капитану изъ нѣмцевъ, котораго она принимала только запросто.
Борисъ и Горшковъ, приблизившись къ дивану, гдѣ возлежала Телянина, поклонились скромно, какъ благовоспитанные мальчики.
— Ah! bonjour, messieurs, — пропѣла Лидія Михайловна, разбитымъ, но густымъ голосомъ. — La santé de m-r votre рёге? — обратилась она къ Борису.
— Toujours mal, — отвѣчалъ онъ, взглянувши на прокурора, который ему слегка поклонился.
— Ah! que c'est fâcheux… но я очень рада васъ ви, дѣть, вы совсѣмъ забыли моихъ дѣтей. — При этомъ вдова взглянула на красивое лицо Бориса съ тѣмъ сластолюбіемъ, съ какимъ старикашки лорнируютъ танцовщицъ. — Ну, а вы, m-r Горшковъ, что вы намъ нынче сыграете?
— Нынче Надежда Петровна будетъ играть, — отвѣтилъ Горшковъ: — она разучила бетховенское Grand trio.
— Да, я знаю, но и вы намъ сыграете что-нибудь изъ своего. Quel talent éminent! — объявила Лидія Михайловна, обратившись къ прокурору.
Горшковъ
