В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин
LIV.
Въ послѣднихъ числахъ августа, въ самый полдень, пара сѣрыхъ спускала подъ гору, на ярмарочный мостъ, небольшую коляску, на плоскихъ рессорахъ. На козлахъ, возлѣ кучера, въ гимназической шинели и бѣлой фуражкѣ, сидѣлъ Абласовъ. Въ коляскѣ помѣщались Горшковъ, бочкомъ, въ коричневомъ пальто, и Борисъ, закутанный въ теплую шинель. Его трудно было узнать. Глаза впали, щеки, опустились, волосы были плотно острижены. Усталый взглядъ его почти неподвижно былъ устремленъ на одну точку. Все, что мимо шло и ѣхало, не развлекало его. Коляска обогнула нѣсколько рядовъ. Много криковъ слышалось съ разныхъ сторонъ, громъ желѣза смѣшивался съ скрипомъ возовъ; пыль, стукъ, суетня!… Купцы въ сибиркахъ, татары, персіяне, казаки съ нагайками, все это пестрѣло въ глазахъ.
— Много жизни! — сказалъ Горшковъ Борису…
— Да, — глухо отвѣтилъ тотъ: — но меня это утомляетъ; мнѣ этотъ шумъ противенъ… пошелъ скорѣе, Ѳеофанъ! — крикнулъ онъ кучеру…
«А чтобы было у меня на душѣ, — думалъ онъ: — пока сѣрые катили коляску по пыльнымъ рядамъ — еслибъ тутъ, около меня, сидѣла она, моя радость… Какъ бы хорошо мнѣ все казалось… а теперь…» И невольная слеза скатилась по молодому, исхудалому лицу.
— Баринъ, подай копѣечку, — запищалъ вдругъ босоногій мальчишка, догоняя коляску.
— Стой! — крикнулъ Борисъ и началъ доставать кошелекъ.
— Сколько ихъ здѣсь шляется… промышленность открыли, — проговорилъ съ козелъ Абласовъ.
Борисъ взглянулъ на него съ укоризною, и, подумалъ, подавая нищему гривенникъ: «она любила подавать бѣднымъ… и Маша тоже».
Проѣхали ряды; потянулись заборы, склады и сараи. Не разъ дорогу загораживали возы съ товаромъ. Татарскіе поденщики то и дѣло сновали въ своихъ безконечныхъ рубашкахъ и сѣрыхъ колпакахъ. У пристани коляска остановилась.
Бориса встрѣтили Лапинъ, Мироновна и Яковъ.
— Билетъ вамъ взятъ, — проговорилъ Ѳедоръ Петровичъ: — въ первомъ классѣ… Каюта славная, я ходилъ… Ну, на счетъ людей и лошадей не безпокойтесь; все это, батюшка, будетъ у васъ черезъ недѣлю.
— Благодарю васъ, Ѳедоръ Петровичъ, — сказалъ Борисъ, пожимая ему руку: —вы добры, какъ ангелъ..
— Ну, полноте, — прервалъ его Лапинъ и чуть-чуть не прослезился: — вотъ со старухой-то проститесь…
Борисъ обнялъ Мироновну.
— Отчего ты не ѣдешь со мной, няня? — говорилъ онъ ей взволнованнымъ голосомъ… — Тебѣ вѣдь скучно будетъ…
— Нѣтъ, голубчикъ, — отвѣчала она тихо, утирая платкомъ слезу съ своего старушечьяго лица: — я здѣсь жила, здѣсь и умру… Мое мѣсто тамъ, на могилкааъ… — И она показала рукой на городъ… — Христосъ съ тобой… Мнѣ хорошо будетъ… зимой на побывку пріѣдешь… вотъ и увидимся.
— Молись за нихъ, — прошепталъ Борисъ и, удерживая рыданія, еще разъ поцѣловалъ Мироновну. — Прощай, прощай… Жди меня!
Раздался свистокъ. Пассажиры вошли на палубу. Было довольно много народу. Какая-то толстая барыня съ очень простымъ лицомъ сидѣла подъ зонтикомъ и безпрестанно обращалась къ двумъ мальчикамъ въ бархатныхъ фуражкахъ, должно быть сыновьямъ ея, на французскомъ языкѣ:
— N’approchez pas! — кричала она имъ, когда они подходили къ борту…
Нѣсколько купцовъ, лѣсной офицеръ и толстый помѣщикъ въ славянофильскомъ нарядѣ стояли кучей и разсуждали о томъ, какъ пойдетъ пароходъ.
А пароходъ «Луна» шипѣлъ и выпускалъ паръ. Раздался второй свистокъ. Капитанъ — дюжій штурманъ, съ бородой и въ гуттаперчевомъ пальто, закричалъ машинисту — Впередъ?!.. Колеса зашумѣли. Канаты были опущены. Пароходъ двинулся. Борисъ стоялъ у борта и перекидывался словами съ Лапинымъ и няней. Они махали ему платками и въ десятый разъ кричали: Прощайте, голубчикъ!
Пароходъ повернулъ, прибавилъ ходу, обогнулъ мысъ и пошелъ внизъ по рѣкѣ, пыхтя и взбивая пѣну на тихой водѣ. Высоко на горѣ красовался городъ, съ кремлемъ, башнями и колокольнями. Яркими лучами окрашены были и облака, и вода, и бѣлыя стѣны кремля, и пестрая вереница домовъ вдоль набережное…
— Посмотри, какъ хорошо… Боря, проснись?!.. — крикнулъ Горшковъ.
Но Борисъ не поднялъ головы. Этотъ отъѣздъ, этотъ пароходъ, это начало новой жизни, погрузили его въ надрывающую сердце думу… «Боже, — говорилъ онъ — какое ужасное наказаніе?!.. Почему-же я не умеръ? За чѣмъ онѣ обѣ погибли за меня?… И куда я ѣду?…
Что сулитъ мнѣ эта жизнь?… Тоску и одиночество!… За одинъ мигъ радости!»
Дико, почти то злобой осмотрѣлся онъ и закрылъ глаза… Онъ хотѣлъ плакать и не могъ…
«Одинъ, совсѣмъ одинъ!» шепталъ онъ, судорожно вздрагивая…
А солнце играло въ пѣнистой ряби парохода, раздавались веселые голоса, зеленые берега улыбались и осе тянули вдаль, на новыя мѣста.
