В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин
И они пошли молча, тихими шагами, и еще разъ склонились передъ гробомъ, откуда Маша какъ-будто прощала имъ все и изливала свою чистую, прекрасную любовь въ ихъ мятежныя сердца.
Послѣ отпѣванья, гробъ повезли въ городъ, чтобъ положить Машу вмѣстѣ съ отцомъ и матерью. Ѳедоръ Петровичъ, разстроенный, нервный, хлопоталъ за всѣхъ и раза по три въ день ѣздилъ въ городъ. Онъ боялся очень за Софью Николаевну. На свѣжія силы Бориса онъ больше надѣялся. Эдуардъ Ивановичъ первый подалъ мысль, что нужно имъ переѣхать совсѣмъ въ городъ, на что они сейчасъ же согласились. Имъ самимъ невыносимо было оставаться въ домѣ, гдѣ умерла и лежала въ гробу Маша. Но и въ дикомъ большомъ домѣ имъ было немногимъ легче. Они мѣста себѣ не находили и черезъ недѣлю собирались въ Москву. Каждый день, вмѣстѣ съ Мироновной, ѣздили они на кладбище и молились у свѣжей могилы. Всѣ платья, шляпки, игрушки и книги Машины собраны были въ ея комнатѣ и разложены, какъ дорогіе остатки. По нѣскольку разъ приходили они въ эту комнатку и цѣловали все, что носила Маша и держала когда-либо въ рукахъ. И не оставляло ихъ жгучее чувство, что Маша умерла отъ ихъ нерадѣнія. Теперь только въ этомъ холодномъ, пустОнъ домѣ томительно почувствовали они, сколько жизни, прелести, поэзіи унесъ съ собою дорогой ребенокъ, какъ пусто и холодно безъ него, какъ ихъ собственное существованіе становится узкимъ, эгоистичнымъ безъ этой дѣвочки, которую умирающій отецъ поручилъ имъ съ такимъ горячимъ упованіемъ. Тяжко страдали они.
LIII.
Въ городѣ начиналась большая ярмарка. За рѣкой, гдѣ построены были лавки, кипѣла жизнь и въ воздухѣ стоялъ шумъ и трескъ. Торговый и черный людъ толпился на мосту и по рядамъ. Рѣка запружена была судами. Длинныя вереницы возовъ съ товарами тянулись по всѣмъ направленіямъ.
Разъ, подъ вечеръ, Борисъ поѣхалъ съ Софьей Николаевной прокатиться. Они спустились съ горы на ярмарку. Объѣхавъ ряды, велѣли они кучеру остановиться у собора и вошли туда. Имъ было немножко полегче. Софья Николаевна оживилась, замѣтивъ, что Борисъ смотритъ на нее не болѣзненнымъ, блуждающимъ взглядомъ, а съ тихой улыбкой. Назадъ ѣхали они почти шагомъ и вели разговоръ о томъ, какъ возьмутъ съ собой въ Москву Мироновну и станутъ ухаживать за ней, потомъ стали разбирать Ѳедора Петровича и вычислять всѣ его добродѣтели…
— Не взять-ли и его въ Москву? — спросилъ Борисъ.
— Не поѣдетъ, — отвѣтила Софья Николаевна, и разсмѣялась.
Отъѣздъ ихъ былъ назначенъ черезъ три дня. Эдуардъ Иванычъ утромъ завернулъ къ нимъ и между прочимъ сказалъ, что въ городѣ холера, и довольно сильно разбираетъ. Софья Николаевна этого не слыхала, но Борисъ подумалъ, что скорѣй-бы уѣхать, сказалъ даже Ѳедору Петровичу; но тотъ объявилъ, что дорожная карета еще не готова, въ дилижансѣ онъ ихъ не пуститъ.
Вернувшись съ прогулки, Софья Николаевна читала
Борису, потомъ положила книгу и начала его какъ-то особенно горячо ласкать.
— Отчего это, Боря, — говорила она: — чудится мнѣ, что для насъ уже невозможна та жизнь, о которой мы мечтали такъ недавно въ Липкахъ?…
— Не знаю, — отвѣчалъ тихо Борисъ.
— И страхъ какой-то нападаетъ на меня, Боря… точно будто мы съ тобой живемъ теперь до сроку…. а вотъ скоро-скоро настанетъ день — и все кончено.
И все въ такомъ тонѣ говорила она; а потомъ перешла къ шумной веселости, смѣялась, разсказывала ему разныя исторіи изъ своего дѣтства, дѣлала планы на будущее лѣто: какъ они поѣдутъ за границу и возьмутъ непремѣнно Мироновну и какъ Боря будетъ современемъ извѣстнымъ писателемъ, а она беззубой старухой, станетъ читать его повѣсти и восхищаться…
Прощаясь, она крѣпко прижалась къ нему; потомъ перекрестила и нѣсколько разъ прошептала:
— Живи и будь счастливъ, слышишь, — ну, Господь съ тобой.
Онъ долго не могъ уйти отъ нея.
Ночью его разбудили. Софья Николаевна заболѣла. У ней открылась холера. Черезъ два дня ея не стало. Борисъ былъ какъ безумный. Онъ ничего не понималъ, что вокругъ него дѣлается. Что-то жгучее, тяжелое, какъ камень, стояло у него въ груди; голова горѣла и точно хотѣла лопнуть. Предъ глазами носился образъ Софьи Николаевны, слышались ему слова ея, и все это утопало въ хаосѣ страданія, невыносимой тоски. Слезъ не было.
Его не пускали къ умирающей. Среди предсмертныхъ мукъ, она звала его къ себѣ, просила беречь, спасти отъ смерти, если онъ заболѣетъ такъ же, какъ она. Ѳедоръ Петровичъ и докторъ, оба плакали, глядя не нее. Мироновна слегла. Она утѣшена была тѣмъ, что Софья Ни
колаевна причастилась. Какъ полонъ былъ взглядъ умирающей горячей мольбы объ искупленіи… и какъ трогательно просила она хоть на одинъ мигъ взглянуть на своего Бориса.
Тутъ, въ когтяхъ смерти, сказалась еще разъ ея страстная, всеобъемлющая любовь къ «милому мальчику»…
Эдуардъ Иванычъ боялся за состояніе Бориса, и не напрасно. За день до похоронъ, съ нимъ сдѣлалась нервная горячка. Въ дикомъ, большомъ домѣ лежалъ онъ безъ сознанія, одинъ обитатель этого убѣжища тишины и смерти. Онъ былъ очень плохъ. Лапинъ совсѣмъ переселился въ дикій домъ. Мироновна опять поднялась, чтобъ ходить за своимъ питомцемъ. Воротились Горшковъ и Абласовъ, и поочередно сидѣли у кровати больнаго. Горшковъ, какъ въ первый разъ пришелъ, такъ и зарыдалъ… Мать его, Анна Ивановна захотѣла непремѣнно ходить за Борисомъ, и также совсѣмъ поселилась въ домѣ Телепневыхъ.
И не вѣрилось юношамъ, сидѣвшимъ у кровати больнаго товарища, что дѣйствительно въ этомъ самомъ домѣ начиналась веселая, молодая жизнь… Софья Николаевна промелькнула, какъ свѣтлая звѣзда ихъ озарила немножко, а Бориса только затѣмъ осчастливила, чтобъ оставить его на перепутьи, съ тоской, безъ цѣли и помощи, бросить его опять въ такую жизнь, которая была бы еще тяжелѣе, чѣмъ его отрочество и юность до смерти отца…
И еслибъ бабинька Пелагея Сергѣевна явилась вдругъ, какое чувство заговорило бы въ ней? Стала-ли бы она радоваться смерти ненавистной ей женщины, стала-ли бы радоваться страданіямъ своего внука, которому она пророчила, на прощаньи, сѣти прелестницы. Пророчество ея почти сбывалось, и сама она точно невидимо, ходила по пустымъ комнатамъ дикаго дома и призывала смерть на новую, безвинную жертву.
Жутко было всѣмъ, кто ходилъ за Борисомъ; а его спасала горячка отъ сознанія своей молодой,
