Птица скорби - Мубанга Калимамуквенто
– Сколько за час? – спрашивает водитель. Иногда он интересуется не для себя, а для пассажира.
– С тебя – всего сотня, – говорит бывалая, наклонившись к водителю и стараясь задеть его руку грудью. – Сто тысяч квач.
– Ну ты загнула! – возмущается водитель, беспокойно ёрзая на сиденье, если рядом проходят посторонние.
– А сколько у тебя есть? – спрашивает другая бывалая, протискиваясь вперёд и призывно улыбаясь.
– Двадцать штук.
– Ладно, можем скостить до семидесяти, но только за твои красивые глаза.
Сзади из ворот выезжает машина и начинает сигналить, требуя проезда. Водитель поспешно заводит мотор.
– Да хватит торговаться, поехали уже, – выпаливает третья девушка. – Тридцать пять штук за полчаса, годится?
Водитель и пассажир смеются и открывают дверь. Кстати, двери в машинах всегда заблокированы. Вот такая процедура. Разговор может происходить другими словами, на любом языке, но всё равно клиент чаще всего выбирает ту, что подешевле. Рудо заранее объяснила, ниже какого порога нельзя опускать цену, сколько ни торгуйся. Не меньше двадцати тысяч квач за полчаса.
Но пока ещё я ничего этого не знаю. Рудо ведёт меня в дом, чтобы придать мне товарный вид. Она поддерживает со мной малозначительный разговор, акцент у неё зимбабвийский.
При виде моей счастливой улыбки в глазах её вспыхивает огонёк сочувствия, но она не выказывает его вслух.
А я думаю о том, что сто лет не принимала душ. Господи, душ. Это словно из какой-то давно забытой сказки. Для уличной бродяжки большое счастье просто постоять под промышленным кондиционером-вентилятором супермаркета «Шопрайт», из которого капает достаточно влаги, чтобы умыть лицо и руки. А так, если хочешь помыться целиком, жди сезона дождей.
– Душ… – протяжно и с улыбкой говорю я.
– Поторопись, малáя.
Душ представляет собой обычную кабинку, наспех смонтированную из жестяных листов, а если встать на цыпочки, то можно увидеть улицу. Я стою под водяной струёй и тру себя намыленной мочалкой. Заслышав какой-то шум, я выглядываю наружу и вижу бродячую собаку, что лакает воду из образовавшейся лужи.
Готово. Обмотавшись читенге, я возвращаюсь в дом. Рудо в дальней комнате подбирает для меня одежду, роясь в высоком комоде и горе пакетов на нём. Рядом на полу располагается её постель, а вместо замка на двери болтаются две завязки. Рудо кидает мне мягкий узелок:
– Давай, прихорашивайся. Сейчас обувь тебе подберу.
Я развязываю узелок и обнаруживаю там почти новое фиолетовое платье, только непонятно, как я в него влезу.
Сквозь трещину в оконном стекле задувает сквозняк, где-то неподалёку играет музыка регги[90]. Платье очень странно себя ведёт: задираешь руки, чтобы застегнуть сзади молнию, и подол платья оказывается на уровне пупка. Наконец, кое-как справившись с этим тесным нарядом, я поправляю подол, но он едва закрывает мою попу. Я надеваю красные туфли с открытым мысом и вопросительно гляжу на Рудо. Та одобрительно кивает. На ней короткая джинсовая юбка и красная блузка выше пупка. На животе её белеют растяжки – так бывает, когда женщина сильно худеет.
– Готова? – спрашивает Рудо, глядя на собственное отражение.
Я тоже подхожу к зеркалу и вижу рядом с Рудо незнакомую пухленькую девушку в вызывающем платье. Кто это вообще? Я совсем её не знаю. На сквознячке волосы мои разметались в разные стороны, и Рудо приглаживает их, случайно сделав мне больно. Я непроизвольно ойкаю.
– Да ладно тебе, я просто пытаюсь помочь, – говорит Рудо. – Жаль, что такие юные девочки отправляются на панель.
Мы выходим на улицу. Со стороны нас можно принять за старых подружек. В вечернем воздухе разносится музыка регги. Я иду, стараясь не сковырнуться на высоких каблуках, перенося вес на мыски. Меня преследует ощущение, будто все на меня пялятся. Я иду как на ходулях, и из груди моей вырывается:
– Твою мать.
Я даже не знаю значение этого слова, просто где-то слышала. Возле мойки машин три мужика посасывают пивко. Завидев нас, они начинают призывно свистеть.
– Твою мать, – снова говорю я, кажется, уже взяв эту фразу на вооружение.
– Не реагируй на них, – успокаивает меня Рудо, а сама вскидывает средний палец и кричит мужикам: – Фусеки!
Мужики ржут, я начинаю нервно потеть, а Рудо говорит с улыбкой:
– У таких лишних денег не бывает. «Наши» приедут на машинах.
Уже стемнело, разноцветные огоньки ночных клубов подсвечивают нам путь до нужного места. Где-то снова играет музыка регги, и я вдруг понимаю, почему она так берёт за душу. Ее любил слушать Тате. Сердце ёкнуло, заставив меня остановиться.
– Эндеса, иве![91] – торопит меня Рудо.
– Привет, Рудо, – приветствует её одна из ночных бабочек.
– Привет, Сандра, – кивает та.
Сандра худая и выше меня ростом, с острыми холмиками грудей и упругими ягодицами. Кожа у нее тёмная, гладкая, губки бантиком подкрашены красной помадой. Сандра оглядывает меня с головы до ног, скрещивает руки на груди и говорит:
– Привет, крошка.
Она не нравится мне уже хотя бы из-за своего имени.
– Привет, – говорю я на идеальном английском. Сандра приподнимает бровь, расплетает руки и хохочет, отчего на её переносице образуются три морщинки. Я вымученно улыбаюсь. Рудо подходит к девушкам, чтобы провести каждодневный инструктаж. Очень скоро я выучу его наизусть.
Стой прямо и не сутулься. Демонстрируй грудь, но никогда не оголяй соски. Припудривай носик. Вот так. Улыбайся проезжающим машинам.
Я неловко пытаюсь изобразить требуемое.
– Ну вот, иве. Не так это и сложно, правда? – смеётся Энала.
Меня бьёт озноб, но не от холода, а от волнения. Какая-то машина уже третий раз проехала туда-сюда и остановилась на перекрёстке. Все девушки бегут к ней, я ковыляю вслед за ними. Завязывается сумбурный разговор, все говорят наперебой.
– Привет, красавчик.
– Доброго вечерочка, сэр.
– Готова хоть сейчас.
– Я брал тебя в прошлый раз.
– Может, поедем?
– Опять этот гадский мужик.
– Что за новенькая?
– Меня Эналой зовут.
– Нет, я не тебе.
Жирный палец указывает на меня, и девушки расступаются.
– Иди-ка сюда.
С бьющимся сердцем я делаю два шага вперёд.
– Шинга уйу?[92]
Я стою, как язык проглотила, не знаю, что сказать. В машине тихо мурлычет радио, а Рудо начинает торг.
– Совсем свеженькая, босс. Сто тысяч.
– Э, нет, мне же не на целую ночь. – Ветер треплет обвислые щёки толстяка.
– Тридцать, – не сдаётся Рудо.
– Ладно, согласен.
Мужчина
