Кроме шуток - Сара Нович

Чарли не дала ему шанса это выяснить – хотя она слегка подалась к нему, пока он играл с ее толстовкой, он был почти на голову выше, а она по‐прежнему смотрела себе под ноги. И именно в этом положении – рассеянно глядя поверх головы Чарли на сцену, сжимая в пальцах бегунок ее молнии, – он и встретился глазами с Габриэллой.

Он сделал это не нарочно, но знал, что Габриэлла воспримет это как вызов. А может быть, в глубине души он этого и хотел. Когда она направилась к ним, он попытался предупредить Чарли, но она не поняла жеста осторожно, и вскоре Габриэлла схватила ее за хвост и потянула.

Какого хрена?

Чарли резко обернулась, вырывая свои волосы из хватки Габриэллы.

Надеюсь, ты знаешь, с кем связываешься, – сказала Габриэлла.

С какой‐то сучкой в ночнушке? – сказала Чарли.

Остин не смог удержаться от улыбки. А она за словом в карман не лезет.

Тебе здесь не место.

И что ты мне сделаешь?

Я тебя предупреждаю. Оставь нас в покое.

Она сказала “нас”, но смотрела на Остина.

Я…

А ты не встревай, – сказала Габриэлла Остину.

Она снова повернулась к Чарли.

Тебе же хуже будет. Ущербная.

Габриэлла гордо вышла из‐за кулис, и Остин в ужасе посмотрел на Чарли.

Твоя бывшая?

Ага.

Милая.

Извини, пожалуйста.

Что это было за слово в конце?

Остин пожал плечами, делая вид, что забыл, но Чарли примерно воспроизвела жест. Он вздохнул.

У-щ-е-р-б-н-а-я, – сказал он.

Чарли что‐то произнесла вслух. Она выглядела скорее разозленной, чем задетой, но он все равно не мог избавиться от ощущения, что ему хочется ее утешить. Пусть она и не нуждалась в его защите, ему нравилось, что она нуждалась в нем самом – конечно, пока что он в основном служил ей ходячим словарем жестового языка, но разве потребность не граничит с желанием?

Пойдем? – сказал он.

Она кивнула, и Остин взял ее за руку и повел к запасному выходу.

Закулисье напоминало пещеру и оказалось больше, чем Чарли себе представляла; она долго шла за Остином в темноту, пока они не добрались до двери. На ней висел оранжево-белый знак: “Внимание! Установлена сигнализация”, но Остин открыл ее, даже не вздрогнув, и рассмеялся, увидев изумленное лицо Чарли.

Половина из них не работает, – сказал он.

Хоть она и почувствовала себя немного глупо, ему удалось произвести на нее впечатление. Одной из вещей, которые Чарли нравились в Остине больше всего, было то, с какой уверенностью он передвигался по кампусу. Он приспособился к этому пространству и все здесь знал, как сама Чарли знала расшатанные половицы и погнутые петли дома, в котором выросла. Он мог бы показать ей каждый уголок и тайный проход, какие только есть в Ривер-Вэлли.

Однако этот выход вывел их только на бетонную погрузочную площадку. Они сели на край платформы и свесили ноги вниз. Под ними были трап и парковка, а дальше простиралось открытое поле того бурого цвета, какой бывает в конце октября. Осень в Колсоне была бурной и капризной – духота мгновенно сменялась прохладой, а с реки часто налетал шквалистый ветер. Чарли была поражена, насколько сейчас холоднее, чем утром. Теперь над ними нависли плотные серые облака, и она натянула на голову капюшон толстовки.

Прости, что с ней так вышло, – сказал он.

Ты не в‐и-н-о-в-а-т.

Не виноват, – сказал он, показывая ей жест. – И все равно она не должна была этого делать.

Чарли кивнула и снова посмотрела на поле, позволив Остину приобнять себя. Долгое время они молчали.

Она положила голову ему на плечо, охваченная тем же чувством, которое испытала в тот момент, когда они познакомились: ее тянуло не только к нему самому, но и к тому, что в нем воплощалось, к жизни, которая могла бы быть и ее жизнью, если бы у нее были его манера держаться, его самодостаточность и столетний опыт владения жестовым языком, вошедший в плоть и кровь. Прижавшись к нему теснее, она почувствовала явственное желание – быть с ним, да, но еще и вобрать в себя его знания, уверенность, ощущаемую в каждом его жесте, впитать его удачливость и блеск в его глазах, поглотить его целиком.

Течение времени

Тревогу в преддверии отъезда матери Фебруари заглушала, нагружая себя работой до такой степени, что у нее почти не оставалось времени беспокоиться о чем‐то еще. Держа слово, она никому ничего не сказала о предстоящем закрытии Ривер-Вэлли, даже Мэл, хотя гордиться здесь было нечем. Сначала она убедила себя, что отложит это до окончания экзаменов; возможно, у нее получится заставить их передумать с помощью старого доброго метода – акции протеста. В течение нескольких недель она тратила каждую свободную минуту на составление ходатайств в законодательное собрание штата, даже пыталась участвовать в агитационной кампании какого‐то прогрессивно настроенного Комитета политических действий. Но первая неделя ноября пришла и прошла, а Генеральная ассамблея стала только краснее.

Не то чтобы Фебруари сомневалась, что для Огайо все тем и кончится – она знала, что страх – это сильный мотиватор, и сама была свидетелем тому, как легко он может повлиять на человека. При общении с ее родителями раздражительные банковские клерки часто сыпали оскорблениями, которые она всегда слышала и всегда запоминала, даже когда была еще слишком маленькая и высокая стойка закрывала ей обзор. К тому времени, как Фебруари поступила в колледж, она уже видела и тело убитого мужчины на крыльце винно-водочного магазина, и горящие районы, восстановление которых раз за разом откладывалось, пока их почерневшие останки не стали частью привычного пейзажа. Даже здесь, в наиболее синей части округа, кто‐то дважды вешал табличку “Бог ненавидит педиков” в садике возле дома, где Мэл выращивала зелень. Так что, хоть консервативный поворот и не был для Фебруари таким уж неожиданным, он все равно ее огорчил.

В сфере образования, как и во всем остальном в Америке, бал правили деньги, и с появлением кохлеарных имплантов образование для глухих стало очень зависеть от социального