Изгой - Сэди Джонс
Льюиса посадили в камеру в полицейском участке. Участок был маленький, и камера тоже: кровать да ведро в углу, и крошечное окошко.
Днем вызвали доктора Штрехена и, поскольку Льюису было всего семнадцать, послали за Гилбертом. После вчерашней драки Льюиса покрывали синяки, на голове остались шишки и ссадины от надгробий. Во время ареста он разбил губу, и рубашка была залита кровью. Когда доктор велел ему раздеться, Гилберт заметил еще гематомы и изрезанное предплечье. Кисти рук в ссадинах, а одна вдобавок обожжена. Гилберт передал Льюису чистую рубашку, которую принес с собой, и помог переодеться. Затем Уилсон начал допрос. Гилберт опасался, что сын будет не в состоянии отвечать, но от него потребовали лишь назвать свое имя и подтвердить, что поджог совершен без сообщников. Для отчета Уилсону оказалось достаточно.
Льюиса отвели обратно в камеру, к великому облегчению Гилберта, который боялся сына и не желал его видеть.
Когда Кит закончила плакать, она пришла к полицейскому участку и села у стены напротив. Она видела, как вошел доктор, следом Гилберт. Кит просидела у участка до обеда. Она знала, что не увидит Льюиса, но чувствовала, что иначе не найдет себе места. Время тянулось медленно и плавно, как в долгом путешествии.
На следующей неделе провели слушания. Решили, что Льюис останется под арестом до суда, который должен состояться спустя месяц в Гилдфорде.
На суд приехали Гилберт и Элис. Они не видели Льюиса со дня ареста. Синяки и ссадины у него на лице зажили, в аккуратной рубашке с галстуком он выглядел совсем ребенком, и у Элис разрывалось сердце.
Его судили как взрослого: из-за тяжести преступления и из-за того, что судья хотел заменить тюремный срок службой в армии. Услышав, что из армии пришел отказ, Льюис улыбнулся.
«Когда речь идет о национальной безопасности, мы довольно придирчивы», – заявил полковник, которого пригласили обсудить вердикт с судьей.
В июне тысяча девятьсот пятьдесят пятого года Льюиса приговорили к двум с половиной годам заключения в Брикстонской тюрьме.
Часть третья
Глава первая
Август 1957 года
Кит расставляла пластинки вдоль плинтуса. Их было четырнадцать, и на весь периметр комнаты не хватало – собственно, не хватало даже на вторую стену. Впрочем, для начала и так сойдет. Пластинки скользили по деревянному полу и то и дело падали, хлопая о половицы, и Кит постоянно приходилось их поднимать. Казалось, глаза музыкантов следят за каждым ее движением. Кит изучила их лица до мельчайших деталей. Элвис, Джин Винсент, Фэтс Домино, Литл Ричард, Билл Хейли, Джули Лондон, Бетти Картер, Сара Воан… У Кит был портативный проигрыватель в специальном красном кожаном футляре, который всегда стоял на полу рядом с кроватью. Иногда она прятала какую-нибудь пластинку от себя самой, в ящике под стопкой одежды, чтобы услышать ее по-новому после перерыва. Она проделала так с «Funny Valentine» Джули Лондон, а «Mystery Train» Элвиса ждал целый месяц, зато потом она слушала его почти как в первый раз. Кит не разрешалось иметь свой радиоприемник, а в гостиной стоял громоздкий агрегат в деревянном корпусе, который так просто не перетащить. Радио она слушала только в школе.
Некоторые старшие девочки имели приемники, и Кит испытывала особенное, запретное удовольствие от того, что ночью проскальзывала к ним в комнату и слушала музыку. Все деньги, которые ей дарили на день рождения и Рождество, она откладывала, и каждая поездка в магазин грампластинок вместе с муками выбора навсегда запечатлелись в памяти. Ей пришлось пожертвовать Литл Ричардом ради «S’won-derful» Джули Лондон, однако игра стоила свеч, ведь на обратной стороне записана «Cry Me a River». Решение далось Кит непросто, и не только потому, что каждая песня была на вес золота; выбирая между джазом и рок-н-роллом, она выбирала свою суть.
Кит поставила «Cry Me a River», аккуратно опустила иглу проигрывателя, извлеченного из ящика с бельем, и подошла к окну. Музыка играла тихо, чтобы не попало от родителей, которые пили коктейли на террасе. Кит смотрела в сад, из проигрывателя лилась красивая печальная музыка, наполняя душу теплом и нежной горечью. В саду все было как обычно: вечерние трели птиц, лужайка и лес, зелено-голубые просторы. Кит прикрыла глаза. Песня делала краски ярче и разбавляла восторгом вечное разочарование и тоску.
– Папа!
На террасу, где сидели родители, вбежала Тэмзин.
– Ты представляешь!
Кит отстраненно наблюдала сверху. На расстоянии все трое казались мелкими фигурками, и на мгновение она представила, что не имеет к ним никакого отношения.
Тэмзин села рядом с Дики и что-то затараторила, слов было не разобрать. Песня закончилась, и Кит поспешила выключить проигрыватель, чтобы не повредить новую иглу.
– …не Льюис. Он…
Льюис. Она сказала «Льюис». Забыв о ценной игле, Кит бросилась к окну и высунулась, чтобы лучше слышать. Может, Тэмзин ничего такого не говорила, и ей померещилось?
Дики поднялся и зашел в дом.
– …не знаю, что подумает Элис, – обронил он по пути.
Вслед за ним в дом пошла Клэр. Кит выскочила за дверь и побежала вниз. Забытая игла царапала крутящийся виниловый диск.
Затаившись в холле, Кит прислушивалась к разговору в гостиной.
– Так вот, – продолжала Тэмзин, – я ехала от Андерсонов встретиться с Дианой, а он шел пешком от станции. Не могла же я притвориться, что не вижу его.
– И совершенно напрасно.
– И как он выглядел? – поинтересовалась Клэр.
Кит придвинулась к двери.
– Нормально. Тихий такой, в общем, как всегда. Тут ужасно жарко, у нас есть что-нибудь холодное с мятой?
Послышались вздохи и звук шагов. Кит заглянула в гостиную сквозь дверные петли. Тэмзин с томным видом полулежала на диване. Клэр сидела за столом, Дики подошел к бару.
– Бедняга Гилберт.
Кит не понимала, почему они не задают Тэмзин нормальных вопросов: как надолго приехал Льюис? Что собирается тут делать?
– Кит, мы знаем, что ты здесь, – позвала мать. – Заходи.
Кит вошла.
– Надолго он приехал?
– Откуда мне знать? Мы перекинулись парой слов, и все. Если тебе интересно, он был до ужаса вежливым и, по-моему, стеснялся.
– Еще бы, – отозвался Дики, звеня бутылками.
Внезапно Кит вспомнила то раннее утро, когда Льюиса арестовали, и что она тогда испытала. Девочка опустила голову. Его возвращение угрожало воскресить старые чувства, и она боялась, что выдаст себя. Ей захотелось побыть одной.
Вскоре гонг созвал всех в столовую. За ужином говорили только о Льюисе. Кит не проронила ни слова, внутренне закипая от того, как бесцеремонно его склоняют на
