История села Мотовилово. Тетрадь 6 (1925 г.) - Иван Васильевич Шмелев
– Так, так его! – самонаказующе приговаривал Яков, – чтобы зря-то не высовывался, и о злосчастном уроке бабы помнил.
– Только, робяты, раму пожалейте, стекло не разбейте! – чуя, что рама в окне вот-вот с треньканьем вывалится.
А все равно этот случай не пошёл Якову впрок. Вскоре забыл он об этой трёпке, по все летам, как ни погляди, торчит косматая, черная, как деготь, голова Якова из окна. Любит он из окошка наблюдать природу, посматривать на людей и попыхивать сизым дымком, куря табаком-самосадом. Окурки он обычно бросал на тропинку около завалин, так что их накапливалось большая куча – в лукошко не покласть.
Много озорных проделок творил Митька над людьми, но за то и ему попадало. Возмезжая, не раз ему кулаками выделывали кожу на его боках и на спине, и зубы у него не успевали вырастать. Митька также способен и на разную пакость. Раз привалился Митька у всех на глазах к забору, приняв неестественную позу, опорожнил свою верзильскую утробу.
– Вишь, как гоже, у всех на виду Митька портит! – заметил Иван Федоров, переговариваясь с соседом Василием.
– Уж гаже этого нет! – отозвался Василий, – и не стыдно ему!
А Митька, видимо, услышав замечания мужиков, сконфуженно отвернулся, совестливо краснея от стыда, с полувысунутым языком судорожно, торопливо, пальцами начал перебирать, застёгивая пуговицы штанов, словно играя по ладам гармони.
В разговоре с людьми Митька никогда не смотрит в глаза собеседника, его взор блуждающе бегает при этом с предмета на предмет, делая вид, что он занят этими предметами больше, чем собеседником, или упрет свой блуждающий взор в землю.
Вышел Митька на улицу, засмотрелся, как воробьи, купаясь в луже, встряхивались, трепыхая крылышками, создавали душ, блаженно чирикали. Залюбовался Митька и тем, как воодушевлённые весной, петухи то и дело гоняются за курами. Он особенно увлёкся тем, как один петух заботливо и возбуждённо обхаживал курицу. Шебурша ногой о распущенное крыло, он, восторженно гогоча, любовно крутился вокруг курицы. В сознании Митьки весна тоже пробудила любовные чувства, склонявшие его к любезности к девкам. Еще в прошлом году летом, везя воз навоза в поле, Митька из любезных побуждений бросил в Батманову Маньку шматком навоза. В ответ она незлобливо обругала его «рыжим чертом», дружелюбно приговаривая:
– Митька вылупил глаза, как у нашего кота!
Вечером в этот весенний день, прогуливаясь по улицам села и посещая артели сидящих на бревнах девок, вместе с товарищами Мишкой Ковшовым и Панькой Зиновым, Митька предложил:
– Робя! Давайте сегодня у девок титьки пощупаем!
– Давайте! – с предчувственным наслаждением, взахлеб, согласились те. И они все трое с диким азартом вприпрыжку подскочили к девичьей артели, голосисто и мирно поющим песни. Изловив, схватив и облапив первую попавшую в руки девку, Батманову Маньку, подобно волку, схватившему первую попавшую под лапу овцу, они тут же распластали ее на бревнах. Девки-подруги с визгом шарахнулись в стороны, испуганно сгуртовались овечьим табунком поодаль, с стыдливостью и любопытством стали наблюдать за происходившим. А парни, дико гмыкая и гогоча от удовольствия, с нахальным и животным наслаждением принялись «за дело».
– Девоньки! Спасите! – призывно упрашивала Манька подруг.
– А ты вертыхайся, не давайся! – поучая, выкрикивали подруги, не делая даже попыток, чтоб оказать подруге помощь.
Мишка Ковшов своими клещеватыми руками цепко ухватился за нежные девичьи руки, Митька усмиряющее придавил к бревнам брыкающееся манькины ноги, а Мишка под общее слюнявое хихиканье, полез своими клещатыми руками к девичьей груди, стараясь расстегнуть кнопки кофты. Она буйно сопротивлялась, ее трепещущее тело извивалось, словно уж под вилами, но от троих верзил не вырваться, а кричать о помощи на всю улицу бесполезно: никто не придёт на помощь, таковы не писаные традиции деревенской действительности. Наконец, кнопки кофты с тупым звуком расстегнулись, из прорехи нательной рубашки наружу выскользнули белые, словно из пшеничного теста, сделанные с розовыми сосками-пуговичками, упругие девичьи груди. Торжества, дикого, с захлебыванием хихиканья и гоготания парней как «победителей» не было предела. Стоявшие поодаль девки стыдливо отвернулись от этой неприличной сцены, они только вполголоса, негодующе осуждая, обругивали истязателей. Парни же, наглядевшись досыта, с кошачьей ухмылкой и по-лошадиному гогоча, Маньку выпустили из рук. Она, вырвавшись, торопко поспешила к подругам, на ходу застёгивая кнопки кофты, отряхиваясь и ощипываясь, словно птичка, вырвавшаяся из цапких когтей кошки. Стоявших в стороне парней, у которых еще не погас азарт удовольствия и еще прыскающих от наслаждения, Манька начала укоризненно ругать и всячески обзывать:
– Дураки! Коблы! Коновалы! Вы ведь кого хошь повалите! Вам бы давно жениться надо, а вы тут нахальничаете! Жеребцы некладеные! – едва не плача от обиды, выкрикивала она им.
У парней тут же явился ответ:
– А мы скоро и женимся, вот и подбираем себе невест с большими титьками. Ты, Маньк, в невесты к нам годишься, у тебя хорошие и большие они, – с явным удовольствием проговорил Митька.
– Эт мы проверяем, не поддельные ли, как некоторые безтитишные девки делают, вместо грудей ватки туда набивают, – высказался Мишка.
– А то в случае, кто с маленькими грудями замуж выйдет, чем кормить ребенка-то будет? – от себя добавил и Мишка. Парни снова с довольством задорно рассмеялись.
– Нам бы вот еще двух надо! – выкрикнул девкам Панька. Девки от этих слов испуганно взвизгнув, с опасением разбежались.
– Не бегайте! Не бегайте! Остальных двух мы подберём в других артелях! Не бойтесь! – миротворительно добавил Мишка, выкрикнув вслед девкам. Парни после всего этого весело зашагали по улице, направляясь на Слободу. Мишка Ковшов во все горло загорланил на всю улицу похабщину:
– Мы по улице пройдём, не судите, тетушки, дочерей мы ваших щупали, спите без заботушки!
– Ходят тут, горланят, детей пугают и старикам спать не дают, – высказал свое отвращение к молодежи Иван Федотов.
Мишка Ковшов и Панька З–в, будучи еще подростками, нанимались пасти общественных свиней. Пася в поле, они у некоторых свиней отрезали хвосты, жарили их на костре и ели. Хозяевам же обесхвощенных свиней говорили, что свиньи свои хвосты потеряли в лесу, их, задевая за кусты, пооборвали. Из-за этих проказ пастухов – ругань, вражда и мщение.
– И позволяют же они себе творить такую гадость, – отозвался ему Василий Савельев, – нынче молодежь-то такая шеборстная, что встречь шерсти гладить нельзя, а то окрысятся.
– Гуляют ночью вплоть до пастушьей трубы, а утром их не добудешься.
– Я вон своих утром бужу, бужу, а они только глубже под одеяло зарываются и бурчат языками какую-то дребедень,
