Когда Джонатан умер - Тони Дювер
Спустя много лет он всё же вернулся. Для него во Франции было что-то показное, застывшее и старческое, что соответствовало его нелюдимой натуре, и чего он больше нигде не встречал. И колеблющийся свет на этом краю континента, ни серый, ни яркий, ни сочный, ни прозрачный, ни завуалированный, ни сияющий – как впечатление, производимое каким-то тусклым человеком, который изо всех сил старается казаться не выдающимся, а приятным и интересным, – этот свет, который никогда не господствовал над зрелищем, но и не льстил, этот свет оставлял его глаза в покое. Его излишне хрупкие глаза, настолько очарованные уже созданным, что делали художника в нём бессильным. Лишь слабость искусства дала ему силы быть художником, несмотря на совершенство того, что существует.
Он не понимал ни этого направления своей жизни, ни того неистового энтузиазма, который вызывали его работы с подростковых лет. По крайней мере, у него были причины рисовать, даже если он не понимал энтузиазма зрителей. К настоящему времени у него больше не было причин что-либо делать. Его единственным настоящим и единственным будущим был Серж, его брат.
Так что делай всё возможное, чтобы достать деньги.
Он написал издателю, тому, что заказал, а потом отверг иллюстрации де Сада. Ещё не наступил август; он получил благоприятный ответ. Джонатан не знал книги, которую придётся иллюстрировать; она была из той области французской литературы, с которой он вовсе не был знаком. Он бы согласился в любом случае, если бы не одна проблема: он затребовал существенную предоплату – почти полную стоимость работы. Издатель, возможно, наученный предыдущим горьким опытом, предложил лишь крошечный аванс. Джонатан отказался от заказа под действием какого-то рефлекса, который до сей поры питался его безразличием к деньгам, а теперь наоборот – исключительно деньгами.
Он также написал своему агенту, чтобы узнать положение вещей. Его ответ был запоздалым и описывал ужасное состояние рынка; он напоминал о большом количестве непроданных картин и предлагал Джонатану написать дюжину небольших картин, декоративных, очень ясных и простых, вроде тех, что он уже писал раньше – два или три раза – и которые были так хорошо приняты. Их можно было довольно быстро продать, и в этом случае агент авансировал бы ему тридцать процентов от общей стоимости. Разумеется, помимо ежемесячных платежей.
Предложенная сумма, хоть и скромная, вполне удовлетворяла Джонатана: её будет достаточно, чтобы покрыть пребывание Сержа. Он сделал шесть небольших холстов за неделю, равнодушно копируя самого себя. Агент был в восторге, Джонатан получил свой гонорар. Он оказался немного скромнее, чем ожидалось: видимо, картины не должны были быть такими маленькими… Джонатан улыбнулся, заметив эту скидку в несколько сотен франков: у богатых свои причуды.
– Они нашли маленький бассейн в песке. Там всего одна рыба, и она высунула голову. Я захотел сделать ей руки, вот, я нарисовал руки. Пальцы никуда не годятся, по-моему, они похожи на расчёску. Поломанную.
– Потом я подумал, что руки это глупость. Так что я надел ей на голову эту штуку – не знаю, как она называется, в неё ставят свечки, сразу три, они красиво горят! – чтобы показать, что это всё не взаправду.
– Тебе, правда, понравилось? Я делал их просто так, ради забавы! Иногда я стараюсь рисовать по-настоящему, но это слишком долго. Помнишь африканских животных? Ну, я нарисовал их карандашом, потом ещё раз по ним прошёлся. И так каждый день, целую неделю! Знаешь, я их рисовал у себя в спальне. Из-за Барбары – у меня теперь есть стол, она мне купила. Это было… перед Пасхой. Но деньги ей дал отец. Мама ленивая. Она даже рисовать перестала... Ты её не видел? Она похудела! Думаю, она красивая теперь.
– Знаешь, Джонатан, – и тут Серж стал очень тихим и нерешительным, – … если бы на ней женился ты, а не мой отец.
– Мы снова сделаем большой сад! Со всеми цветами, которые были раньше. У меня есть косточки от авокадо, потому что Барбара их ест. Знаешь, что с ними делать? Втыкаешь спички – три штуки – вот так, и кладёшь в стакан с водой, а потом верхний конец открывается, он трескается, и выходит побег. Потом листья. Потом они погибают, может, из-за плохой косточки. Ты делал так?
– Нет, я их не ем.
– Я тоже. Они горькие, как артишоки. Я не люблю артишоки.
– Видишь, малыш машет рукой, когда видит рыбу. Я нарисовал, как они здороваются с капитаном. Вот. Они пожимают руки. Это трудно нарисовать. Ты можешь показать мне, как это сделать?
– Вот тут всё. Смешно. Не буду рассказывать, сам увидишь.
Серж прекрасно знал, что Джонатан и его мать не ладили. Его замечание об их женитьбе было не в укор ему. Он не замедлил перевести разговор на тему, которая занимала его больше всего: почему Джонатан не навестил его, даже ни разу не написал за эти два года. Истинный упрёк был в этом.
Однако недоразумение разрешилось: Джонатан сохранил письма Барбары и показал их мальчику. Теперь Серж мог читать и понимать; и, несмотря на мягкость и деликатность своего десятилетнего возраста, характера он не изменил. Когда он увидел, какие убеждения приписывала ему мать, и какой ложью она обманывала Джонатана, он весь побагровел, смял письмо в кулаке, будто скручивал кому-то шею, залился слезами, опрокинул стулья и обрушил на шкаф град пинков, но не произнёс, ни слова, ни единого оскорбления. Потом робко заговорил Джонатан, потому что содержание писем не объясняло всего. Это был первый раз, когда Джонатан доверился ребёнку.
Но Серж уже всё понял.
– С этими покончено, они оба действовали мне на нервы. Я хотел нарисовать дом, поэтому нарисовал твой. Конечно! Ты же узнал его? Я помню всех твоих мышей, я их повсюду тут нарисовал. Даже больше, чем нужно. И ещё я сделал маленький остров. Ты помнишь. Эй, завтра сделаю ещё один! Но большой!
– Было бы здорово устроить настоящую реку, эммм… мы могли бы начать с мусорки и дойти до самой двери. Потребуется много воды. Если уложить цемент, вода не будет уходить. Ты сможешь достать мне немного цемента?
– Гляди! Видишь там? Это я у дверей! Иду на кухню с голым задом! Это мадам Моран забрала
