Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2
Ашанинъ устремился на встрѣчу дѣйствительно показавшейся въ дверяхъ слѣдующей комнаты княжны.
— Здравствуйте, Владиміръ Петровичъ, какъ я рада васъ видѣть! молвила она;- откуда вы, изъ Сашина?…
— Изъ Сашина, княжна… Я имѣю къ вамъ письмо, сказалъ онъ, засовывая руку въ боковой карманъ.
— Письмо? повторила она, невольно вся заалѣвъ.
— Отъ Софьи Ивановны Переверзиной…
— Ахъ, давайте, давайте!..
Оно заключалось лишь въ нѣсколькихъ задушевныхъ строкахъ. Софья Ивановна поручала Ашанину передать княжнѣ все что могло бы интересовать ее въ „Сашинскомъ ихъ житьѣ-бытьѣ“, а ее просила „писать о себѣ, о своемъ здоровьѣ какъ можно подробнѣе…“ „Вы съ нами мысленно и душевно, и днемъ и ночью. Услышитъ ли Богъ наши молитвы, чтобы въ явѣ совершилось то что такъ пламенно призываемъ въ мечтаньяхъ?“ говорилось въ концѣ записки.
Лина усадила подателя ея около себя на диванъ, жадно и умиленно глядя ему въ глаза, засыпая его вопросами. Онъ отвѣчалъ горячо и пространно, съ нѣжнымъ, братскимъ какимъ-то чувствомъ любуясь на нее, любуясь сердечною прелестью сквозившею сквозь каждое слово, каждый взглядъ ея, вызывая не разъ смѣхъ на ея уста намѣреннымъ комизмомъ передачи иныхъ разговоровъ своихъ о ней съ Гундуровымъ и тѣхъ якобы пытокъ которыя заставляетъ его переносить пріятель, рѣшившій-де окончательно уморить его посредствомъ лишенія сна…
— А теперь все, княжна, хоть выжмите, ни капельки не осталось! закончилъ онъ. — Мнѣ остается только дождаться теперь отвѣта вашего на это письмо, и затѣмъ ѣхать…
— Я дойду, напишу сейчасъ, сказала подымаясь Лина.
— Отлично, а когда кончите, пошлите за мною къ Факирскому. Я у него ждать буду.
— Его нѣтъ здѣсь, вскликнула княжна:- у него въ Москвѣ заболѣла опасно мать, и онъ третьяго дня уѣхалъ къ ней.
— Жаль! сказалъ раздумчиво Ашанинъ. — Я, признаюсь вамъ, княжна, думалъ было устроить чрезъ него постоянныя сношенія съ Сицкимъ. Намъ въ Сашинѣ всего мало, промолвилъ онъ смѣясь:- мы бы желали имѣть тамъ о васъ ежедневныя, ежечасныя свѣдѣнія, и Факирскій съ этой стороны могъ служить для насъ живымъ дневникомъ… Нечего дѣлать, какъ-нибудь иначе устроимъ! договорилъ онъ какъ бы про себя. — Пойду прогуляться въ садъ въ ожиданіи вашего отвѣта… Вы скоро пишете, княжна?
— Да! А что?
— Часа вамъ будетъ довольно на письмо? спросилъ онъ со смѣхомъ.
— Постараюсь, отвѣчала она тѣмъ же.
— Такъ я черезъ часъ приду сюда за нимъ.
Онъ довелъ ее до лѣстницы. Она поднялась къ себѣ. Онъ собирался спуститься, когда услыхалъ шумъ шаговъ бѣжавшихъ за нимъ но параднымъ комнатамъ, и чей-то звавшій его голосъ:
— Господинъ… Мусью… Мусью Ашанинъ!..
Онъ повернулъ назадъ.
Къ нему неслась, вся запыхавшись, первая камеристка княгини, обильногрудая и неимовѣрно перетянутая въ таліи „Lucrèce“, держа въ рукахъ плетеную корзиночку, укрытую широкими кленовыми листьями.
— Это вамъ-съ ихъ сіятельство, княгиня, изволили вишни прислать на дорогу, чтобы ѣхать вамъ было не скучно-съ, доложила она сюсюкая, и устремляя на него свои живые мышиные глазки.
Ашанинъ воззрился на нее.
„Какія монументальныя красы!“ подумалъ онъ: — „ничего подобнаго, кажется, и не было до сихъ поръ въ моей коллекціи.“ И новое соображеніе мелькнуло тутъ же въ головѣ его.
— Искреннѣйше поблагодарите отъ меня княгиню за вниманіе, сказалъ онъ громко, помаргивая владѣлицѣ этихъ „монументальныхъ красотъ“ своимъ искусительнымъ донъ-жуанскимъ взглядомъ, — только у меня такая привычка что я фруктовъ никакъ въ одиночествѣ ѣсть не могу, а чтобъ была у меня при этомъ пріятная компанія.
— Это, то-есть, какже-съ понимать надо-съ? принялась тотчасъ же поджиматься и скалить крупные бѣлые зубы опытная „Lucrèce“.
— А я вотъ сейчасъ въ садъ иду, такъ мы можемъ съ вами тамъ въ укромномъ уголку опорожнить эту корзинку вдвоемъ.
„Lucrèce“ сочла нужнымъ на первый разъ выразить извѣстнаго рода оппозицію.
— Извините, мусью, я такой променажъ не слишкомъ предпочитаю. Потому далеко идтить. Можно и совсѣмъ свое спокойствіе духа потерять?
— Напрасно! сказалъ невозмутимо Ашанинъ, приподымая двумя пальцами покрывавшіе корзину листья:- вишни преспѣлыя и превкусныя, надо быть.
Онъ обернулся и пошелъ.
— Что же мнѣ съ ними дѣлать-то? молвила она ему вслѣдъ:- взять ихъ не желаете?
— Въ саду, не иначе! отвѣтилъ онъ не оборачиваясь.
— Такъ гдѣ же васъ тамъ найтить? уже шепоткомъ промолвила на это дебелая красавица.
— Въ гротѣ, надъ рѣкой. Знаете мѣсто?
— Бывала-съ…
XXVII
Черезъ полчаса послѣ этого, подъ темнымъ и низкимъ сводомъ таинственно заросшаго кустами грота, въ корзинѣ стоявшей на широкой дерновой скамьѣ, между «монументальною Lucrèce» и московскимъ Донъ-Жуаномъ оставались отъ вишень однѣ косточки, а разговоръ отзывался характеромъ нѣкоей трогательной интимности.
— И ужь доподлинно можно сказать, говорила жирная Церлина, — что на нашу сестру вы самый какъ ни на есть ловкій, самый жестокій господинъ.
— Да, я ужасно жестокъ на женщинъ! пресеріозно молвилъ шалунъ, чиркая спичкой о скамью, и закуривая папиросу.
— Потому главное, ужасный вы насмѣшникъ, продолжала она, примазывая рукой свои жесткіе, значительно растрепавшіеся волосы, — а которая себя чувствуетъ очень для нея это обидно бываетъ, и даже иной разъ лучше совсѣмъ со свѣта сойтить… Вотъ, хошь бы сказать Надежда Ѳедоровна наша, въ монашенки теперича пошла, примолвила Lucrèce усмѣхаясь съ самымъ рѣшительнымъ лукавствомъ, — чьихъ это рукъ дѣло, не знаете?
— Я чужими дѣлами не интересуюсь, хладнокровнѣйшимъ тономъ отвѣчалъ онъ.
Она фыркнула во весь ротъ.
— Не интересуетесь? Безсовѣстный вы, прямо сказать!.. А исправникова-то барышня, въ садъ сюда ночью на свиданье къ кому ходила, можетъ тоже не знаете?
«О, всевидящее око переднихъ, кто уйдетъ отъ тебя!» съ нѣкоторымъ ужасомъ произнесъ мысленно Ашанинъ.
— И все это вы вздоръ несете, милая моя, воскликнулъ онъ подъ этимъ впечатлѣніемъ, — ничего подобнаго не бывало никогда!
— Ска-а-жите по-о-жалуста! медленной гнусливо выговорила она, насмѣшливо закачавъ головой направо и налѣво. — Ну, а если васъ спросить теперича для чего вы сегодня къ намъ пріѣхали? молвила она, чуточку помолчавъ предъ этимъ.
— Какъ для чего? Съ визитомъ пріѣхалъ къ княгинѣ…
— Та-акъ! И больше ничего?
— Чего же еще больше?
— Съ княжной нашею, съ Еленой Михайловной, не видались?
— Видѣлся…
Lucrèce осторожно потянулась головой ко входу грота, и вполголоса спросила:
— Письмо ей привозили?
Онъ тотчасъ же сообразилъ что отрицаніе было бы совершенно безполезно.
— Привозилъ, отъ генеральши Переверзевой.
Lucrèce сочувственно повела головой сверху внизъ.
— Солидная, такъ надо сказать, барыня эта генеральша? внушительно произнесла она.
— Вы одобряете? не могъ не засмѣяться Ашанинъ.
— А вы такъ полагаете, нѣсколько обидчиво вскликнула на это его новая жертва, — что мы, люди, всю эту коммерцію про господъ распознать не въ состояніи, кто настоящій есть, а кто только что, тяпъ-ляпъ, по-французскому обученъ, а самъ, или сама изъ того же хамства произошли? Оченно вы ошибаетесь, потому мы, можетъ, лучше васъ самихъ до тонкости насчетъ этого самаго понимаемъ.
Ашанинъ поглядѣлъ на нее.
— Я вижу, красавица моя, проговорилъ онъ, — что щедрая природа надѣлила васъ такимъ же умственнымъ какъ и тѣлеснымъ обиліемъ, а потому прямо васъ спрошу такъ: какъ вы насчетъ княжны полагаете?
Она подняла, на него глаза.
— Что про княжну говорить? Святая барышня; всему дому, я даже кажному чужому извѣстно.
— Ну съ, а маменька ея, повелительница ваша?…
Lucrèce такъ и прыснула (очень ужъ понравилось ей это выраженіе).,
— «Повелительница», повторила она, — это ужь точно!.. Ишь вѣдь вы бѣдовый какой, а еще меня спрашиваете! Что же это вамъ про нихъ знать нужно?
Тонкій Ашанинъ сообразилъ тотчасъ же изъ этихъ отвѣтовъ что, могъ смѣло приступить къ дѣлу.
— А вотъ что, достопрекрасная…
— Лукерья…
— По батюшкѣ какъ!
— Ильинична-съ.
— Такъ вотъ что, восхитительная Лукерья Ильинична, вопервыхъ, я желалъ бы продолжать съ вами столь пріятно начатое знакомство….
— Что же, это можно-съ, прошептала она, признавъ при этомъ необходимымъ стыдливо опустить рѣсницы.
— А вовторыхъ, я очень любопытенъ, а потому весьма желательно было бы мнѣ знать всякую штуку какая у васъ здѣсь можетъ происходить.
Церлина лукаво подмигнула ему.
— Сами-то вы, мусью Ашанинъ, штука, у, какая тонкая? Это вамъ, значитъ, нужно знать все и прочее?
— Вы сказали, моя прелесть! расхохотался онъ, — именно такъ: «все и прочее»!
— И это можно, рѣшила она, — потому я у Французинки въ Москвѣ шесть лѣтъ въ обученіи находилась, и все, даже до послѣдняго почти слова, понять могу, и даже съ мусью Витторіо всегда по-ихнему говорю, и кромѣ того, все знаю насчетъ этого петербургскаго графа, что за него княжна не хочетъ идтить, а онъ все надѣется, потому княгиня имъ очень протежеруетъ, и даже съ ихнею матушкой у нихъ переписка постоянно идетъ…