На память милой Стефе - Маша Трауб
– Лея, я не верю в бога. Точнее, я, скорее, агностик. Верю в высшую силу, но, сама подумай, какой из меня крестный отец? Это смешно. Надеюсь, ты еще передумаешь и возьмешь в крестные друга и партнера Жана, Эммануэля.
– О, и чему он научит моего ребенка? Стоять за прилавком? Разбираться в мясе? – отмахнулась Лея.
– Неплохой навык, – ответил я. – Мне бы пригодился. Стабильный заработок, в конце концов.
– Саул! Я хочу, чтобы мой ребенок умел чувствовать! Настроение, желания – других людей, женщины, ребенка! Как это называется? Эмпатия, да? Хочу, чтобы он был добрым и честным. Ответственным. И только ты его сможешь этому научить, – объявила Лея.
Я был тронут и чуть не расплакался.
– Лея, в России крестные отцы или матери – условность. Иногда люди годами не видят своих крестников. Я не знаю, как нужно себя вести, что должен делать, а что нет, – признался я.
– Не волнуйся, я тебе напомню про обязанности, – рассмеялась Лея.
– Лея, помедленнее, пожалуйста! – взмолился в очередной раз я. – Ты должна передумать, правда. В тебе сейчас говорят гормоны, то есть эмоции. Эммануэль станет очень хорошим крестным отцом. Надежным. Тем, кто всегда придет на помощь. Господи, да я даже не знаю, где буду жить завтра! Может, вообще уеду из города. Ты хоть помнишь, что я студент и у меня вид на жительство?
– Ой, я уже все узнала! Ты можешь продолжать учиться в аспирантуре, тебе продлят вид на жительство. Станешь доктором наук, – отмахнулась Лея. – И у моего ребенка будет крестный с ученой степенью!
– Лея, Эммануэль – лучший выбор, поверь, – твердил я.
Наконец мы приехали и смогли притулиться, по-другому и не скажешь, на парковке супермаркета. Лея повела меня наверх, куда-то в гору.
– Опять? Куда еще выше-то? – ахнул я.
– Вот, иди сюда, посмотри, – Лея потянула меня к стене.
Вид и вправду был потрясающим. Если бы я решил покончить жизнь самоубийством, точно выбрал бы эту стену. Рухнуть в такую красоту.
– Пойдем, нам сюда. – Лея повела по какой-то другой дороге, не туристической. И вдруг резко остановилась, замерла.
– Не может быть, – ахнула в ужасе она.
Перед нами оказалась церковь. Но она вся была окружена строительными лесами и увешана баннерами, сообщавшими о реставрации. Лея села на лавочку перед церковью и заплакала. Я решил войти – дверь оказалась открыта. Я бывал во многих храмах и соборах. Лея оказалась права – здесь все было по-другому, совершенно иная атмосфера. Половина росписей оказалась закрыта теми же баннерами, но некоторые оставались открытыми. Я не мог объяснить, почему перед ними хочется стоять целую вечность – рука великих мастеров здесь не прослеживалась. Но я застыл и не мог сдвинуться с места. Была в этих росписях нежность, искренность. Они не пугали, не призывали к ответу грешников, будто заранее все прощая. Я не знал, кто расписывал эту церковь, но явно очень добрый человек. И очень любящий свое дело. Работы пусть и не были великими и гениальными, но они тут же находили отклик даже в таких душах, как моя. Которые ни во что не верили. В глубине церкви, у алтаря, стоял всего один небольшой ящик, в который можно бросить один или два евро и поставить свечку. Свечки стояли рядом, и все оставалось на совести прихожанина – заплатить или нет. Как всегда в католических церквях. Да, теперь и там висят плакаты с рисунками – нельзя заходить в шортах, с оголенными плечами. Но рядом всегда висят или аккуратно разложены платки, которые можно взять. Да и за шорты никто не прибежит делать замечание и выгонять.
Рядом со мной оказалась молодая пара. Девушка была расстроена – она хотела осмотреть достопримечательность, ради которой сюда ехала. А приехала, получается, на стройку. Она вышла, постояла во дворе и снова вошла. Долго копалась в кошельке, наконец нашла нужную монету. Потом пыталась зажечь свечу от уже горевших. Свечи находились в глубоких стеклянных стаканах, и с первого раза пристроить фитиль и наклонить так, чтобы огонь занялся, не получилось. Когда девушке это удалось, у нее изменилось лицо. Она улыбалась и будто светилась от радости. Что-то шептала иконам, еще не завешенным росписям. Смеялась чему-то своему.
Я смотрел завороженно. В самых знаменитых соборах города свечи не горели так ярко, никто не возвращался, чтобы их поставить. А здесь – будто сила небес тянула попросить, покаяться, поставить свечу. Я вышел во двор, убеждая себя, что должен проверить, как там Лея. Но вернулся и тоже вложил монету в ящик, взял свечу и долго приноравливался, чтобы она зажглась от остальных. Несколько минут выбирал место, чтобы моя свеча горела дольше. Я смотрел на иконы и не знал, что просить, кому молиться. Это и не требовалось. Кажется, меня слышали все святые. Я попросил, чтобы Лея родила здорового ребенка и была счастлива. Чтобы бабуля еще много лет продолжала делать свою лазанью. Чтобы мальчишки – Андрей и Мустафа нашли свой путь в жизни. Еще я попросил передать благодарности Джанне и Элене за то, что меня поддерживали, и защитить их. Ясмине и маме Андрея за то, что тоже оказались рядом. Потом я вспомнил, что Лея хотела, чтобы я стал крестным, и попросил, чтобы ребенок рос таким, как хочет его мать – честным, верным, заботливым, чувствующим. Когда я уже собирался уходить, исчерпав все просьбы, снова будто какая-то сила заставила меня вернуться. Я попросил, чтобы папа и его семья были здоровы и счастливы и чтобы мама была здорова и уже наконец нашла в себе силы простить моего отца, избавиться от обиды, которая гложет ее много лет.
Наконец я вышел во двор. На скамейке в саду сидел падре. Он читал книгу, и, судя по обложке, точно не Библию. Лея тихо плакала на соседней скамейке. Я подошел и сел рядом.
– Я хотела исповедоваться. Это моя церковь, – всхлипнула она, – не знала, что церковь на реставрации.
– А я поставил свечу, – признался я.
– Ты? – удивилась Лея.
– Ты же говорила, что раз я не принадлежу ни к какой конфессии, то можно, – пожал плечами я. – Почему ты не подойдешь к падре?
– Не знаю. Так не принято. Всегда в исповедальнях… – ответила Лея.
Я кивнул и сам подсел на скамейку к священнику. Невольно бросил взгляд на страницу
