Полжизни - Петр Дмитриевич Боборыкин
Какую роль во всемъ этомъ играла «преступная связь?» Почти никакой, но она не обрывалась, и когда она оборвется — я и теперь не знаю Стоитъ только начать человѣку жить, не боясь ничего, и онъ увидитъ, какъ самое безобразіе превратится въ необходимость и даже въ благо. По-своему, графиня догадалась объ этомъ еще семь лѣть тому назадъ, когда меня наставляла, а я только теперь, потому что она преисполнена талантовъ, а я — самодѣльная телѣга.
Обвинять себя, клясть и ругать — дешевая забава, оставимъ ее старичкамъ временъ «лишнихъ людей». Потребуется моего обвиненія — я повинюсь; понадобилось-бы класть голову на плаху — я положу, коли будетъ стоить; но безплотно копаться въ себѣ не намѣренъ. Это — не оправданіе; это — сопоставленіе, не больше. А принципы у насъ все-таки есть, и у первой, — у графини Варвары Борисовны: подмѣть она во мнѣ завтра малѣйшее отступленіе отъ нѣкоторыхъ моихъ идеаловъ, она сейчасъ-же устранитъ меня. Объ «этомъ» же стоитъ-ли волноваться!
Никогда не забуду, съ какимъ юмористическимъ самообладаніемъ она выразила слѣдующій взглядъ:
— Что это вы всѣ, мужчины, какіе дикіе. Такая полная жизнь передъ вачи, и вы страдаете изъ-за сущихъ пустяковъ — изъ-за бабы.
Она такъ и употребила слово: «баба».
XLVIII.
Но какъ ни сильно возился я промежъ мужиковъ, какъ ни усердно читалъ и учился — дѣйствительность взяла свое. Незамѣтно, безъ всякихъ сценъ и столкновеній, между мной и графиней началъ порхать какой-то свѣжій вѣтерокъ, перешедшій въ нѣчто менѣе прохладное. Какая-то вязкость и терпкость стала ощущаться обоими: точно подъ ложкой что-то лежало камнемъ, родъ душевной кардіаліи — такъ по крайней мѣрѣ чувствовалъ я. Графиня начинала вѣроятно (говорю «вѣроятно», ибо объясненій по этому предмету не было) находить, что я тяжеленекъ. И въ самомъ дѣлѣ, бывалость моя, книги, путешествія, головная работа — все это развило меня, но не придало пріятныхъ формъ. Я смотрѣлъ тѣмъ-же управителемъ. Со внѣшностью моею графиня давно освоилась, находила даже въ ней много «modelé», но въ тонѣ, въ языкѣ, въ пріемахъ остались звуки и оттѣнки, которые не выкуришь никакимъ куревомъ. Обученіе мое кончилось; давно уже я доразвивалъ мою наставницу. Такой обмѣнъ ролей не раздражалъ ее; она ни отъ чего не сторонилась и все воспринимала охотно; но извѣстныя идеи, какъ сильное лекарство, производятъ боли даже и въ тѣхъ, кого онѣ вылечиваютъ. Боли эти — противорѣчіе книжки съ жизнью. Оно присутствовало во всемъ, и ежесекундно. Графиня не могла этого не понимать и хотѣла остаться «позитивисткой» (какъ она себя иногда называла), т.-е. возводила въ положительную теорію необходимость того, какъ она жила. Мы не могли, стало быть, касаться тысячи вещей вплотную, искренно, съ желаніемъ превратить слово въ дѣло, и такое чисто мозговое единомысліе сказывалось во мнѣ суровостью и очень часто замкнутостью.
А тутъ еще вѣчное больное мѣсто — Коля…
Вотъ имъ-то и воспользовалась графиня.
Мальчикъ доросъ уже до того возраста, когда является вопросъ: гдѣ ему продолжать воспитаніе — дома или въ школѣ? Мать стояла за домъ, я за школу, надѣясь хоть сколько-нибудь на вліяніе товарищеской среды. Но когда мы толковали, Коля, подрастая, продолжалъ относиться ко мнѣ пренебрежительно и даже зло. Нѣсколько разъ, онъ при графѣ и графинѣ, и даже при постороннихъ говорилъ мнѣ дерзости. Положеніе дѣлалось совершенно невыносимымъ.
— Знаете что, сказала мнѣ графиня ровно годъ тому назадъ, такъ мы съ вами ничего не добьемся отъ Коли. Уѣду я на годъ за границу. Онъ будетъ ходить въ хорошую школу, это его пересоздастъ; среди мальчиковъ-ино-странцевъ онъ смирится непремѣнно. На васъ онъ не будетъ больше смотрѣть, какъ на буку. А черезъ годъ, если онъ исправится, вы пріѣдете къ намъ… Право, такъ лучше будетъ.
Я не противоречилъ. Это былъ не исходъ, но опытъ, въ которомъ кое-что казалось мнѣ дѣльнымъ. Потребность отдохнуть другъ безъ друга — додѣлала остальное.
Графу былъ сообщенъ готовый проектъ, который онъ принялъ, однако, не съ особымъ удовольствіемъ. Что во мнѣ давно остыло — жило въ немъ все такъ же сильно: онъ любилъ женщину, ему нужно было какъ можно чаще видѣть ея ясныя очи. Онъ и въ Россіи разъѣзжалъ потому только, что графиня не любила видѣть его около-себя больше двухъ-трехъ мѣсяцевъ сряду.
Но цѣлый годъ! Она требовала, чтобы онъ раньше года не являлся, доказывая, что это необходимо для хорошаго воспитанія Коли.
— Ты его такъ балуешь, Платонъ, говорила она; я его больше отъ тебя и увожу.
Разумѣется, онъ согласился, но началъ упрашивать меня — проводить графиню и прожить съ ней заграницей, какъ можно дольше. Тутъ пришлось намъ вдвоемъ урезо нивать его, и понадобилось гораздо больше времени, чѣмъ на согласіе отпустить графиню заграницу.
Онъ прямо объявилъ, что если я не поѣду — онъ потеряетъ всякое спокойствіе.
— Да что-жь, меня съѣдятъ, что-ли, Платонъ? спросила его графиня.
— Помилуй, мой другъ, повторялъ онъ, одна на цѣлый годъ… Съ Николаемъ Иванычемъ — да; но безъ-Николая Иваныча… Я, право, лучшу брошу должность!..
Но его все-таки урезонили. Онъ только выговорилъ себѣ право проводить графиню до Варшавы. Она рѣшила прожить всю зиму во Флоренціи, гдѣ есть хорошія школы для иностранцевъ; а ее давно уже посылали врачи на зимовку въ Италію.
Наташу графиня оставляла съ гувернанткой на попеченіе ея двоихъ отцовъ. Это очень обрадовало Наташу; она побаивалась, что ее увезутъ отъ меня. Коля оставался равнодушнымъ, посвистывалъ и повторялъ съ презрительной миной:
— Qa m’est bien égal d’entrer dans une école… mais pas avec de goujats.
Онъ уже зналъ, что такое goujat, а себя считалъ изъ «бѣлой кости».
XLIX.
Десять лѣтъ смотрѣли на насъ съ графиней, когда мы проводили вмѣстѣ послѣдній вечеръ передъ ея отъѣздомъ
