Телефонная будка на краю земли - Лаура Имай Мессина
– Куда ты собралась? С кем?
– А тебе, Юи, какое дело, а?
– Я твоя мать, я…
– Ты мне не мать, я не обязана перед тобой отчитываться.
Правда была в том, что: 1) даже если бы на ее месте была Акико, это ничего бы не изменило, 2) Юи никогда не решилась бы назвать себя матерью Ханы. Она слишком дорожила этим словом и впадала в ужас от одной мысли, что у нее его снова отнимут.
Несколько дней подряд Юи представляла себе Хану подростком, представляла, как она пререкается с ними обоими (да, с Такэси тоже, но в первую очередь с ней), ведет ожесточенную войну за право стать взрослой. Это тяжелое время для всех – и для родителей, и для детей. Юи при мысли о нем охватывал ужас.
Юи помнила, как впервые задалась этим вопросом, когда только забеременела: почему-то она до смерти боялась, что не справится с подростком. Она поделилась своим страхом с гинекологом во время УЗИ на двенадцатой неделе беременности. Врач тогда посмотрела на крошечное существо на экране, на перепуганное лицо Юи и расхохоталась.
В режиссерскую вернулся техник: «Что грустишь, Юи-сан? Все в порядке?»
А может, бояться надо совсем другого. Того, что Хана, наоборот, будет слишком податливой, настолько, что подростковый возраст так и останется для нее неоправданным ожиданием. Или, что еще хуже, упущенной возможностью. Вдруг она станет ограничивать себя во всем, потому что Юи не ее мать? Вдруг будет подавлять в себе все эмоции и протесты, которые так важны в этом возрасте?
Это будет ужасно. И в этом будет виновата она одна, Юи, потому что на самом деле Хане она не семья.
– Давай еще раз попробуем? – резко повернулась к технику Юи. – Это шипение во время эфира совсем выбило меня из колеи – до сих пор вся на нервах.
Всю следующую неделю пугающие сцены продолжали преследовать Юи. На кассе, когда она расплачивалась за салат-латук и гроздь винограда, в очереди в туалет на станции, на выходе из здания радиостанции, когда нужно было приложить пропуск к турникету. Ее постоянно мучило ощущение, что она не способна любить Хану так, как надо, особенно в тяжелые времена.
«Вот оно, вот в чем дело, – сказала она себе, изучая свое лицо в зеркале. – Проблема не в замужестве, не в переезде, а в том, чтобы стать матерью Ханы».
Она помнила, что ей потребовалось не меньше трех месяцев, чтобы ощутить любовь к своей собственной дочери. Она ее родила, у нее было девять месяцев, чтобы привыкнуть к мысли о материнстве. Страшно представить, что будет с неродной дочерью, которая неизбежно, в силу возраста, ополчится против нее?
Юи поняла, что за переживаниями о том, достаточно или недостаточно ее любит девочка, упустила из виду самые важные вопросы, требующие действий от нее самой.
В состоянии ли она любить Хану? Сможет ли она чувствовать себя с ней настолько свободно, чтобы ругать ее, кричать «все, прекрати, хватит»?
18
Две самые страшные мысли Юи за эти двадцать три дня
Любовь есть, но она бесполезна. Она не способна никого спасти.
Любовь не может навести порядок в саду, убраться в доме. Не так уж она и нужна на самом деле.
Перебирая в голове самые светлые воспоминания о дочери, она всегда будет раскаиваться в том, что счастлива. Или в том, что счастлива недостаточно.
19
До свадьбы оставалось меньше двух месяцев. Приближалось очередное 11 марта. С каждым годом этот день давался все легче, и все равно Юи каждый раз словно сдирала корочку с раны – проверить, зажило уже или нет.
Юи подходила ко входу на станцию «Токио», на экране мигал номер Такэси, потом номер Ханы. «Они хотят поговорить со мной, а мне нечего им сказать, – думала Юи. – Точнее, есть кое-что, что я могу им сказать всегда, но у меня просто нет сил ничем делиться». В последнее время Юи была неуловима: оправдывалась запуском новой программы на радио, в которой она выступала и ведущей, и режиссером, обещала, что после выхода в эфир первых двух-трех выпусков придет в себя и все станет как раньше.
Юи наткнулась на женщину, тихо пробормотала «извините». Рассеянность делала ее невежливой: она не стала поднимать взгляд, смотреть женщине в глаза, вместо этого ускорила шаг. Двери распахнулись, Юи оказалась на линии Тюо, встала в очередь на платформе.
Поезд пришел набитый битком, но несколько человек сумели протиснуться внутрь, и Юи среди них.
«Мы прибываем на станцию „Канда“. „Канда“. Выход на правую сторону», – объявил записанный голос. Отчетливый голос, отчетливые слова. Сначала по-японски, потом по-английски. Юи забивалась то в один, то в другой угол вагона, чтобы не стоять на пути у толпы.
Поезд раскачивался, замедлял ход, подъезжая к станциям, а Юи все думала о том, что, если выйдет замуж за Такэси, именно она станет матерью Ханы, она одна. Никто другой не будет иметь права называться так. Ну и что же, ты уверена?
Юи была очень ранима, она как будто родилась со склонностью к грусти, привычка чуть что падать духом была заложена в ней от природы. Не опасно ли это для такого чувствительного существа, как Хана? Не заразит ся ли девочка от нее этой коварной тоской?
На экране телефона, в окошке предварительного просмотра сообщений, появился улыбающийся во весь рот медвежонок с подносом в лапах. «Придешь к нам на ужин?» Хана обожала стикеры в Line, особенно эту коллекцию с медвежонком. Стикер точно выбирала она.
Девочка мечтала, когда вырастет, создавать свои стикеры. Ведь есть же такая работа? «Мы прибываем на станцию „Отяномидзу“. „Отяномидзу“. Выход на правую сторону». Они не заслужили, чтобы она бегала от них. Юи вышла из поезда в уверенности, что скоро все разрешится.
Она попросила две недели. Такэси, не задавая никаких вопросов, дал ей их. А вот у Ханы вопросы были: девочка не подозревала, что Юи переживает глубокий кризис и что виновница этого кризиса она. А точнее, та она, которой еще не было и могло никогда и не появиться. Юи сказала, что ей надо поехать в свой регион, взять в муниципалитете свидетельство о рождении и сделать копию. На
