Юзеф Принцев - Там вдали, за рекой
Женька ничего не ответил и лег на солому, заложив руки за голову. Смотрел на черные стропила, серое низкое небо и насвистывал мелодию старого-престарого вальса.
Степан обескураженно молчал, свертывал "козью ножку" и все тянул шею к пролому в стене, поглядывая на пулеметную ячейку.
Но Глаша не возвращалась, и Степан, так и не закурив, сидел и вертел в пальцах самокрутку.
- А я землю пахать буду, - сказал вдруг Федор.
- Что? - рассеянно переспросил Женька.
- Землю, говорю, пахать буду, - повторил Федор. - Как белых разгромим, в деревню к себе подамся. Коммуну собью, артельно чтоб робить. Слышь, Степа?
- Тебе бы только в земле ковыряться! - раздраженно отозвался Степан.
- Это ты какие слова говоришь? - ахнул Федор. - Ты хлеб ешь?
- Отстань! - смотрел в пролом стены Степан.
- Нет, ты говори! - Федор засопел и заморгал ресницами. - Ешь хлеб?
- Ну, ем, - неохотно ответил Степан.
- А кто его сеял? Кто землю пахал? Кто убирал? - У Федора покраснели лоб, щеки, шея, а уши и нос, наоборот, стали белыми. - Сколько потов на эту землю пролито, ты знаешь? Убить тебя за такие слова мало! - Он помолчал и решительно сказал: - Не товарищ ты мне больше. Вот!
- И чего разошелся? - растерялся Степан. - Слова ему не скажи!
Подсел к Федору и толкнул его в бок:
- Федь!.. А Федь!
- Чего тебе?
- На, покури. - Степан протянул ему так и не зажженную самокрутку.
- Не хочу, - буркнул Федор, но самокрутку взял.
- Пошутил я... - пытался помириться с ним Степан.
- Спички давай. - Федор закурил и сказал: - Я, может, ученым хлеборобом хочу быть. Как он называется, Женя?
- Агроном.
- Во! - поднял палец Федор. - И буду! Первый агроном в нашей деревенской коммуне буду!
- Будешь, будешь! - успокоил его Степан и опять поглядел в пролом стены.
К пулеметной ячейке шел Колыванов и вел двух солдат - наверное, чтоб сменить Кузьму.
Степан видел, что Колыванов спрыгнул в воронку, потом оттуда вылез Кузьма, а за ним - Колыванов и Глаша.
Кузьма пошел к риге, а Колыванов с Глашей стояли и о чем-то разговаривали. Кузьма уже пролез в пролом и подсел к костерку, разложенному на железном листе, а Колыванов с Глашей все стояли у воронки. Потом Колыванов обнял ее за плечи и повел к риге, а Глаша сначала упиралась, потом вывернулась из рук Колыванова и пошла впереди. Влезла через проем и с независимым видом уселась рядом с Кузьмой. Колыванов, пригнувшись, влез следом за ней, поглядел на Степана и спросил:
- Кто Глаху обидел?
- Никто меня не обижал! - встрепенулась Глаша.
- А глаза почему красные? И вообще?..
- От дыма, - кивнула на костерок Глаша. - А вообще - так... Настроение.
- От дыма, говоришь?
Колыванов опять посмотрел на Степана, погрел руки у огня и сказал:
- Что-то притихли беляки. Не нравится мне это!
- Дали по зубам, вот и притихли! - отозвался Степан.
Он все смотрел на Глашу, но она упорно отворачивалась.
- Думаешь?.. - с сомнением покачал головой Колыванов, глянул на Глашу, на Степана и спросил: - О чем разговор был?
- О будущем, - усмехнулся Женька.
- Хороший разговор! - оживился Колыванов и задумался. - Кончим воевать, раскидает нас в разные стороны, постареем мы...
- Ну уж, и постареем!.. - недоверчиво сказал Степан и опять поглядел на Глашу. - Как это постареем?..
- Да так! - засмеялся Колыванов. - Постареем, и все! И будем вспоминать годы эти молодые, комсомольскую нашу юность.
- А нас? - очень тихо спросила Глаша и незаметно скосила глаза в сторону Степана.
- Что "нас"?
- Нас вспомнит кто-нибудь?
- Нас-то? - Колыванов подумал и сказал: - Должны вспомнить! Соберутся когда-нибудь комсомольцы... А будет их много! Сотни тысяч, миллион!
- Миллион! - засмеялся Федор. - Ну, ты скажешь!
- А что? Факт! - подтвердил Колыванов. - Ну, может, полмиллиона. Соберутся, вспомнят революцию, гражданскую войну... и кто-нибудь про нас скажет: "А ведь они были первыми, ребята!"
Он замолчал, подбросил соломы в костерок, она вспыхнула, померцала золотыми искорками, почернела и рассыпалась.
Колыванов чуть слышно вздохнул, оглядел притихших ребят и слишком уж оживленно сказал:
- А мы сами про себя вспомним! Встретимся лет через двадцать и вспомним.
- Через двадцать? - засомневалась Глаша. - Что ты, Леша!
- А что? Очень даже просто!.. - увлекся Колыванов. - Представляете, братва: открывается дверь, и входит известный в мировом масштабе механик-изобретатель Кузя! Здравствуйте, Кузьма Петрович! Как поживает ваша новая машина собственного изобретения? И кто это виднеется за вашей спиной? Да это же Горовский! Знаменитый поэт Евгений Сергеевич! Проходите, пожалуйста, товарищ поэт! Закурите махорочки, откушайте воблы.
- Опять вобла? - засмеялся Женька.
- Ах, вы не любите воблу? - подхватил Колыванов. - Федя, приедет кухня, возьмешь его порцию.
- Ладно, - с готовностью согласился Федор. - Может, он и пшенку не любит?
- Люблю, люблю! - поспешно сказал Женька.
- Известный поэт обожает пшено с детства! - засмеялся Колыванов. - На чем мы остановились? Ага!.. Вдруг шум, гам, дым коромыслом! Что такое?
- Степа, - улыбнулась Глаша.
- Ваша правда, Глафира Ивановна, - согласился Колыванов. - Идет Степан Барабаш! Ты кто будешь, Степа?
- Токарь он, - подсказал Федор.
- Идет наипервейший токарь Степан Алексеевич. А почему шум? Колыванов обвел всех смеющимися глазами и сам же ответил: - А потому, что встретился он на парадной мраморной лестнице со своим закадычным дружком...
- Агроном я! - успел вставить Федор.
- Извините, не знал, - приложил руку к сердцу Колыванов и спохватился: - А как догадался, что про тебя речь?
- Ну... - широко улыбнулся Федор. - Шум, драка...
- Вопросов не имею, - поклонился Колыванов. - Встретился Степан Алексеевич с агрономом полей товарищем Федей и, как всегда, поднял дискуссию по крестьянскому вопросу!
- А Глаха? - не выдержал Степан.
- Задерживается, - тут же ответил Колыванов. - Опаздывает уважаемая всеми Глафира Ивановна. Наконец стучат по ступенькам ее ботинки - и в дверях она! Ты кто, Глафира?
- Не знаю... - застенчиво сказала Глаша и быстро взглянула на Степана. - Я учиться буду.
- В дверях - всероссийский ученый Глаха! - торжественно объявил Колыванов. - Платье на ней синее... переливается, как волны! И никаких ботинок! Наврал я про ботинки... Туфли на тебе, Глаха! Самые красивые!.. Как у балерины!
Глаша посмотрела на свои заляпанные грязью ботинки, поджала под себя ноги и спросила:
- А опоздала я почему?
- Опоздала-то? - задумался Колыванов и подмигнул ей. - А глаза от дыма промывала. Чтоб красные не были!
- Может, у меня и не от дыма вовсе... - вздохнула Глаша и спохватилась: - А про себя почему ничего не сказал? И про Настю?
- Почему это про меня и про Настю?
Колыванов смешался и погрозил Глаше пальцем. Потом засмеялся:
- Насте одна дорога - в медики. Доктором будет. А я... - Помолчал и сказал: - Не знаю, Глаха... Загадывать боюсь.
В пролом стены подул ветер, слабо тлевший костерок погас, от обугленных стропил сильнее запахло угаром.
Где-то на другом краю деревни слабо постреливали - видно, тревожили белых за рекой, те отвечали редкими пулеметными очередями. Потом потянуло дымком и запахом подгорелой каши.
- Кухня приехала, - сказал Колыванов. - Степан, смени ребят у пулемета.
- Я со Степой пойду, - встала Глаша.
- Давай, - не сразу согласился Колыванов. - Кто дневалит?
- Я вроде, - поднялся Федор. - Готовь котелки, братва.
- Не снести тебе одному, - подхватил свою винтовку Кузьма. - Пошли, Женька, пособим!
Бренча котелками, они вылезли через пролом в стене риги и пошли через огороды к разбросанным в беспорядке деревенским постройкам, за которыми угадывались выстроившиеся в однорядную улицу избы самой деревни. На дальнем ее краю постреливать стали чаще, Колыванов обеспокоенно прислушался и сказал Степану:
- Давай к пулемету, Степа... Ребят посылай туда.
- Может, я тоже, Леша? - сунул за пояс две гранаты Степан. - Здесь-то не полезут.
- Приказ слышал? - нахмурился Колыванов. - И смотреть в оба.
- Было бы на что! - огрызнулся Степан и полез через пролом.
Глаша вынула из кармана шинели наган, переложила его за пазуху и пошла за Степаном.
Колыванов опять прислушался к выстрелам и, придерживая рукой коробку маузера на боку, побежал через огороды.
Как это бывает часто, ничто не предвещало начала новой атаки.
С той и другой стороны постреливали с утра, но больше так, для острастки, понимая, что после тяжелого ночного боя и тем и другим надо отправить в тыл раненых, пополнить запасы снарядов, перетасовать роты, чтобы хоть как-то восполнить убыль.
И только когда с высокого берега начали бить орудия белых, а цепи их скапливаться у переправы, стало ясно, что они во что бы то ни стало решили отбить деревню.
Когда Колыванов прибежал к траншеям, вырытым на нашем низком берегу, то увидел, что часть несет большие потери, а отходить было нельзя, потому что оголялась переправа.
