Алексей Писемский - В водовороте
- Ни-ни-ни! Не пущу без ужина! - воскликнула она, растопыривая перед ним руки.
- Да ведь поздно: я пешком пойду! Темь такая, что, пожалуй, с кого-нибудь и шинель снимешь! - проговорил Миклаков.
- Вы же снимете! - воскликнула Елена.
- А вы как думаете! - отвечал Миклаков. - Я принадлежу к такого рода счастливцам, которые с других только могут стаскивать что-нибудь, а с меня никто ничего!
- Чтобы предохранить вас от этого преступления, мы вас в экипаже проводим, - сказал князь. - Потрудись, моя милая, сходить и сказать, чтобы коляска моя сюда приехала! - обратился он к Марфуше.
Та побежала исполнить его приказание.
- В коляске меня проводите? Это недурно! - произнес Миклаков снова комически и снова не без оттенка самодовольства.
Ужином Елизавета Петровна угостила на славу: она своими руками сделала отличнейший бифштекс и цыплят под соусом, но до всего этого ни князь, ни Елена почти не дотронулись; зато Миклаков страшно много съел и выпил все вино, какое только было подано.
- Ужин для меня, - толковал он своим собеседникам, - самая приятная вещь, так как человек, покончив всякого рода сношения с себе подобными, делается, наконец, полным распорядителем самого себя, своих мыслей и своих чувств.
Язык, при этих словах, у Миклакова начинал уж немного заплетаться. Когда же он сел в княжеский фаэтон, чтобы ехать в Москву, то как-то необыкновенно молодцевато надел на голову свою кожаную фуражку.
- Хорошо быть умным человеком: ни за что ни про что катают тебя князья в своих экипажах!.. - говорил он вслух и кивая в это время, в знак прощания, князю головою: выпивши, Миклаков обыкновенно делался откровеннее, чем он был в нормальном своем состоянии!
II
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только не знала хорошенько, что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела, что они там за что-то поссорились между собой. Требование же князя, чтобы княгиня ехала с ним в экипаже, обрадовало ее до души; она ожидала, что он тут же с ней помирится, и у них начнется прежняя счастливая жизнь. Княгиня, в противоположность Елене, любила все больше представлять себе в розовом, приятном цвете, но князь всю дорогу промолчал, и когда она при прощании сказала ему, что он должен извиняться перед ней в совершенно другом, то он не обратил на эти ее слова никакого внимания, а потом она дня три и совсем не видала князя. Надежды ее, значит, в этом отношении рушились совершенно, и ей вообразилось, что он, может быть, считает ее уже недостойною, чтобы помириться с нею, по случаю ее кокетства с бароном. Княгиня готова была плакать от досады, что держала себя подобным образом с этим господином, и решилась оправдаться перед мужем. Для этого она написала и послала князю такого рода письмо:
"Я, мой дорогой Грегуар, без вины виновата перед вами, но, клянусь богом, эту вину заставила меня сделать любовь же моя к вам, которая нисколько не уменьшилась в душе моей с того дня, как я отдала вам мое сердце и руку. Вам, вероятно, не нравилось то, что я была слишком любезна с вашим приятелем бароном, но заверяю вас, что барон никогда мне и нисколько не нравился, а, напротив, теперь даже стал противен, и я очень рада буду, когда он уедет. Кокетничая с ним, я думала этим возвратить вашу любовь ко мне, которая была, есть и будет всегда для меня дороже всего, и если вы дадите мне ее снова, я сочту себя счастливейшим существом в мире. Прошу вас убедительно ответить мне и не мучить меня неизвестностью; всегда верная и любящая вас жена
Е.Григорова".
Письмом этим княгиня думала успокоить князя; и если заглянуть ему поглубже в душу, то оно в самом деле успокоило его: князь был рад, что подозрения его касательно барона почти совершенно рассеялись; но то, что княгиня любила еще до сих пор самого князя, это его уже смутило.
Недоумевая, как и что предпринять, он решился подождать Миклакова, который вечером хотел прийти к нему на дачу и действительно пришел.
- Вот вы с Еленой говорили мне, - начал князь после первых же слов, чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
Князь подал Миклакову письмо княгини, которое тот внимательно прочел, и вслед за тем все лицо его приняло какое-то умиленное выражение.
- Какая, однако, отличнейшая женщина княгиня! - воскликнул он.
- Чем же? - спросил князь, хотя и догадался почти, что хочет сказать Миклаков.
- Добрейшая и чистейшая женщина, каких когда-либо я встречал, продолжал Миклаков. - Вы сколько лет женаты? - прибавил он князю.
- Десять лет! - отвечал тот.
- Шутка!.. И после того, что вы изволили творить против нее, она сохранила такую преданность к вам!.. Не умеете вы, сударь, ценить подобное сокровище, решительно не умеете!..
- Но Елена, я надеюсь, как женщина, никак не хуже княгини, - проговорил князь.
- Елена имеет совсем другие достоинства, - сказал Миклаков.
Друзья после этого замолчали на некоторое время.
- Как я предсказывал, так и вышло! - начал Миклаков, рассмеясь. - Вся эта история с бароном, от которой вы так волновались и бесились, оказалась сущим вздором.
- Если она даже вздор, - подхватил князь, - то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение... Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно - жестоко!
- Зачем писать?.. На словах ей надобно объяснить, - возразил Миклаков.
- А на словах я не могу, потому что, как и испытал это раз, или наговорю ей каких-нибудь резкостей, чего вовсе не желаю, или сам расчувствуюсь очень.
- Так как же тут быть? - воскликнул Миклаков.
- Всего бы было удобнее... - продолжал князь, пожимая плечами, - если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.
- Какое поручение? - спросил Миклаков.
- Поручение объясниться с княгиней.
- Это с какой мне стати? - воскликнул Миклаков.
- С такой, что я ваш друг и просил вас о том...
- Но что же именно объяснять я ей буду? - говорил Миклаков, уже смеясь.
- Объяснять... - начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, чтобы она... разлюбила меня, потому что я не стою того, так как... изменил ей... и полюбил другую женщину!
- Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!
- Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?
- Можно! - отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. - Хорошо также ее уверить, что вы и подлец!
- Уверьте ее, что я и подлец! - подхватил князь.
Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:
- Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!
- Может быть, я не спорю против того; но как же, однако: вы беретесь, значит, и скажете ей?
- Да, пожалуй! - отвечал Миклаков.
- А когда именно?
- Когда хотите, мне все равно.
- Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..
- Нет, сегодня нельзя! - сказал наотрез Миклаков, взглянув при этом мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.
- Отчего? - спросил князь, вовсе не подозревая, чтобы подобная причина могла останавливать Миклакова.
- Да оттого, - отвечал тот, - что я должен сообразить несколько и обдумать мое посольство!.. Завтра разве?
- Ну, завтра!.. В таком случае я пришлю за вами в Москву экипаж, сказал князь.
- Присылайте! - согласился Миклаков.
И, придя домой, сей озлобленный человек начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги. Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему надеть: летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми. Миклаков все-таки решился лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа может за: ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино. Он всю дорогу думал о княгине и о предстоящем свидании с нею. Она еще и прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой. В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню{161}. Приехав в Останкино и войдя в переднюю флигеля, занимаемого княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.
