Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)

И, тихо опустив крышку шкатулки, старуха аккуратно запирает ее на два замка и, прилепив свечку возле образа на столик, начинает молиться…

– Ну что, видели? – словно шелест листьев проносится под окном старухи, в кустах.

– Видели, видели… – шелестит в ответ.

– Ну а теперь что?

– Обождать надо с часок…

Широко раскинувшись на свежем, душистом сене, спит непробудным крепким сном усталый работник среди двора. Снится ему садок вишневый, где «чаривник соловейко щебече свои чудны спивы», яркие девичьи очи так близко, близко от его лица, и жаром пышет молодая грудь… А на завалинке хаты, как убитая, спит работница, и крепок сон молодой, и ничего не видится ей, и ничего не снится. Спит и старик лохматый Полкан. Раскинулся старина – жарко ему в своей шубе теплой, и тоже, видно, что-то грезится старику – повизгивает тихо он и лапами перебирает.

Чу, что это такое?.. Чуткого, хотя и слабого слуха пса коснулся какой-то неясный шум. Пес просыпается и приподнимает голову. Так и есть – кто-то в саду ворочается. С тихим ворчанием встает старик на больные ноги и тихо направляется к саду. Но что это? Знакомый голос кличет его: «Полкан!.. Полканушка!» Узнает по голосу бывшего работника и, радостно взвизгнув, бросается к саду, виляя хвостом. Навстречу к нему выходит знакомый человек, а возле него жмется, поджимая хвост, собака.

Старик приостановился было, но, нюхнув раз, другой воздух, вдруг точно преобразился и, помолодев сразу наполовину, мелким бесом подкатил к «пленительной даме» и самым нахальным образом принялся за ней ухаживать. Что поделаешь – страсть все победила, заглушила собачий долг и совесть, и он, все и вся позабыв на свете, заколесил, сладко повизгивая, возле приятной незнакомки.

Вдруг коварная веревочная петля обвила его шею, и все скрылось перед вечною тьмою; через минуту Полкан был мертв…

– Та ну-бо, Горпиночко, не штовкайся… Чуешь?.. А-я-я?!..

Крик ужаса готов слететь с губ проснувшегося – он сразу приходит в себя, видит три человеческих силуэта около.

– Чого вам?.. Чог…

Но большая сильная рука ложится на его рот, и в то же время он слышит:

– Цыц!.. Молчи!.. Только пикнешь, так тут тебе и смерть, – внятно шепчет какой-то грозный голос.

Обомлел, похолодел от страха работник и весь затрясся от холодного ужаса.

– Вставай, пойдем, – слышит он.

С трудом поднимается он и чувствует, что сильная рука влечет его к хате. «Пропав, пропав я теперь не за цапову душу», – проносится мучительная мысль у него в голове.

Так же будят и обезумевшую от ужаса работницу, и их обоих запирают в кухне.

– Да смотри – кто только высунет нос из хаты, так и отрежем его вместе с головою, – грозно шепчут им…

Долго не спалось Агафье Ивановне, но, наконец, усталость взяла свое – заснула она. И снится ей, что приехал о. Василий, привез 1000 рублей, что занимал, и вот везет она все деньги в город. Ветер поднялся – целая буря. Въехали они в лес. Трещат и шумят кругом деревья, и все сильнее шум раздается. И вдруг… Что это? Шаги?.. Голоса в комнате?..

Страшная, седая и всклокоченная, схватывается старуха с кровати. Она хочет вскрикнуть, но сухие губы бессильно двигаются. «Вот оно, вот! – мечется старуха на кровати. – Что делать?.. Звать на помощь?.. Молиться?.. Кричать?..»

Шаги явственнее в соседней комнате… Шевельнулась дверная ручка… На дверь нажали, затрещала она, крючок соскочил – и темные, большие, чужие фигуры людей проникают в спальню.

– Что нужно вам? Чего вы?.. Уйдите вон, я кричать буду! – захлебывается и давится от страха старуха.

– Молчи, ведьма! – грозно рычит один.

Вспыхивает спичка… Загорается тоненькая свечка.

Старуха сидит, прижавшись в углу большой, широкой кровати. Она прячется за подушками и из-за них глядит округлившимися безумными глазами, следя за каждым движением страшных ночных гостей.

Бледный, мягкий свет разливается по комнате, и жуткие черные тени задвигались кругом. К ней направляются.

– Давай-ка ключи!..

Тянутся руки к ней, шарят под подушками, ее хватают… грубые… тяжелые… больно ей… вот-вот и до ключей доберутся, что в мешочке на шее висят…

Глупая, пьяная рожа Микитки высовывается из-за дверей, и старуха узнает ее:

– Микитка!.. Разбойник!.. Кара…

Сильные пальцы сдавливают ее длинную худую шею, и в ту же минуту с диким ревом вваливается Микитка, и тяжелый шкворень опускается с треском на седую голову.

Кровь заливает все кругом…

III

Начальник знайского сыскного отделения Иван Иванович Зарин возвращался в город из уезда, где только что, при помощи своего любимца Рекса, ему удалось раскрыть убийство лесника. Он ехал не один, с ним, кроме собаки, был еще надзиратель отделения Семен Григорьевич Лядов.

– А что, в Васильевке лошадей придется менять? – спросил Зарин у ямщика.

– А как же, обязательно, – отозвался тот.

– Ну так заезжай к приставу.

– Это до станового?

– Ну понятно, к нему.

– Ладно… Эй вы-ы-ы! – И ямщик подбодрил лошадей кнутом.

Константин Павлович Гусев, васильевский становой пристав, принадлежал к чинам полиции новой, так сказать, формации: был достаточно образован, начитан и, любя свое дело, не переставал учиться, постоянно выписывая все то, что, так или иначе, могло относиться к его специальности.

В описываемое время – было девять часов утра – Гусев сидел за чайным столом и с большим интересом знакомился с только что полученной с почты книгой, это был «Пособник при судебно-медицинском исследовании трупа Н. А. Оболонского». Он уже дошел до главы, носящей название: «Особенное исследование брюха», как стук подъехавшего экипажа привлек его внимание.

– Кто это там? – громко спросил пристав, отрываясь от книги.

– Иван Иванович приехал, – отозвалась из соседней комнаты его жена, выглядывая из окошка.

– А-а, вот это приятно! – весело воскликнул Гусев, вставая и направляясь навстречу гостю.

– Вы уже простите, коллега, я к вам со всем своим штабом, – говорил Зарин, выскакивая из тарантаса.

– Ну, вот – какие там извинения, право, я так рад вас видеть даже и с вашим штабом, – говорил Гусев, пожимая руки прибывшим.

– А Рекс-то, Рекс каким молодцом стал, – а небось погладить нельзя?

– Ну, это уже одно правило для всех, – улыбнулся Зарин.

– Милости просим, пожалуйста, – радушно приглашал хозяин, – о вещах не беспокойтесь, их внесут. Эй, Падалко!

– Здесь! – гаркнул сзади рослый стражник.

– Озаботься насчет вещей.

– Слушаюсь…

– Откуда эго вас Бог несет? – спрашивал Гусев, усадив гостей за стол, моментально уставленный холодными закусками.

– Из соседнего стана, – отвечал Зарин, с жадностью глотая чай с густыми сливками.

– А-а, это, верно, по делу об убитом леснике? Ну что ж, нашли преступника?

– И даже целых четырех.

– Вот как – поздравляю. А небось все Рекс.

– Ну понятно, – и Зарин с любовью посмотрел на сидевшего возле пса.

– Вот бы посмотреть на его работу, – с оживлением отозвался Гусев.

– Подождите – еще наглядитесь.

– Если бы вашими устами… Ну, что там еще? – обратился пристав к вошедшей прислуге.

– Телеграмма.

– А, ну давай.

И, распечатав телеграмму, Гусев прочел:

«Ночью убита землевладелица Амвонова в своем хуторе. Похищено много денег. Злоумышленники скрылись. Урядник Степанов».

– Вот это так ловко! – улыбнулся Зарин. – Только что говорили и желали видеть Рекса в работе, а дело тут как тут.

Но только что мечтавший о происшествии Гусев сидел, видимо, сильно расстроенный.

– Бедная старушка, – тихо прошептал он.

– Вы, видимо, расстроены этим известием? – спросил Зарин.

– Д-д-да, знаете, жаль старушку – она такая была гостеприимная, сколько раз я у нее ночлег находил, и вдруг… Да, жаль. Ну да с вашей помощью, Иван Иванович, я надеюсь, что «други милые» от нас не уйдут.

– Понятно, понятно. Вы мне только позвольте телеграмму полицмейстеру послать.

– Как же, пройдемте в мой кабинет – я тоже буду телеграфировать исправнику.

IV

Крестьянин х. Подвалки, Осип Цикавый, накануне вечером встретился в городе с кумом и «добряче нагрузывся», да так, что, если бы его могли только добудиться на возу и спросить, как он туда попал, он бы этого наверно не мог рассказать. Могла бы, безусловно, поведать об этом его многострадальная, голодная и непоеная кобыла, но – она была лишена этого дара и, лишь помахивая волосатой головой, терпеливо тащила шагом по «шляху» повозку, на которой храпел во все носовые завертки ее хозяин.

А жаль, что сивая кобыла Цикавого была лишена дара слова, – не будь этого, она рассказала бы, как на заре, из растущего над шляхом леска вышли три человека, ведя на привязи небольшую собачку, как приблизились они к телеге сзади и затем, привязав к ней собачонку, остались сами на том же месте. Могла она, пожалуй, и еще добавить, если, конечно, оглядывалась назад (а она, наверно, оглядывалась – ведь женский пол так любопытен), что трое незнакомцев присели вскоре же на телеги обоза с хлебом, тянувшегося в город, и скоро скрылись вдали, растянувшись каждый на возу не хуже ее, кобылиного, хозяина. Да, все это могла бы порассказать сивая кобыла и, наверно, избавила бы как себя, так и хозяина от многих бед, но кобыла была нема как рыба.