Андрей Зарин - Казнь
Елизавета Борисовна воспряла. Глаза ее блеснули благодарностью.
— О, ни одного часа! — сказала она с убеждением. — Только не сто рублей в неделю. Это так много!
Косяков поправил на носу пенсне.
— Я буду просить вас в следующую субботу прийти в наш городской сад. Днем, как и ранее. Имею честь кланяться, madame! — он галантно поклонился, высоко поднял фуражку и, склонив под нею свою голову, пошел по лесной тропинке.
Елизавета Борисовна вышла на дорогу и с облегчением вздохнула. Неделя свободы! После тяжелого, напряженного состояния и краткий отдых кажется счастием.
Она медленно шла по дороге, мечтая о свидании с Аноховым в Петербурге, когда мимо нее, как вихрь, промчался всадник.
— Долинин! — крикнула она с изумлением, но он уже скрылся в облаке пыли. Он, верно, и не заметил Можаевой, как и не услыхал ее возгласа. Отчаяние и гнев наполняли его грудь, и весь мир казался ему черной ямой…
Как она была прекрасна, когда появилась на пороге беседки! Бледная, похудевшая, крошечная, она в беседке среди вековых лип показалась ему воздушным эльфом, но каким холодом повеяло от нее, когда она движением руки удержала его первый порыв. Он сразу растерялся и остановился перед нею, тяжело переводя дыхание. Она заговорила первая.
— Вы хотели меня видеть, Николай, — сказала она тихо и покойно, — я согласилась увидеться с вами. Лучше объясниться… Как я рада, что вы на свободе и невинны! — она протянула ему руку и ввела его в беседку.
— И это все? — произнес он растерянно. Она грустно посмотрела на него.
— Все, — сказала она тихо. — Николай, поймите, между нами ничего не может быть более; труп между нами! Его труп.
— Он умер, и мы свободны, — сказал Николай; он чувствовал себя словно в тумане, почва ускользала из-под ног, и он не находил ни слов, ни тона.
— О нет! — ответила она. — Он заковал нас. Да! Это казнь, посланная Богом за мои греховные мысли, за ваши гневные угрозы. Я роптала. Боже! (Она закрыла лицо руками.) Быть может, в отчаянье я желала ему смерти. И вот казнь! Он умер, он убит! Люди подумали на нас, потому что мысль — половина дела, и в мыслях вы… мы убивали его. Вы рады. Я читала вашу статью и поняла вас. Нет тайного для высшего правосудия (лицо ее вспыхнуло, глаза сверкнули и голос окреп). Правосудие осудило и покарало нас. Я поняла это!
Николай встрепенулся.
— Ложь! — воскликнул он. — Я не то писал! Я писал про него. Я писал, что смерть его есть акт высшего правосудия, потому что он был дурной человек!..
— Тсс! — остановила его Анна Ивановна. — Он умер!
Николай упрямо тряхнул головою.
— Дурной! — повторил он. — И он настолько поработил твою душу, что ты и сейчас не можешь освободиться от его гнета. Аня! — вдруг страстно заговорил он. — Вспомни прошлое, вспомни любовь нашу! Она не прерывалась. Все время ты думала обо мне, я — о тебе. Ты сама мне сказала. В последний раз ты обняла меня, теперь мы свободны; впереди счастье, жизнь, полная жизнь, а не жалкое прозябание! Без тебя мне смерть. За что же ты осудила меня, себя, наше счастье и нашу любовь? Аня!..
Он с мольбою протянул ей руки, но она нервно, порывисто отодвинулась, и глаза ее наполнились слезами.
— Нет, нет, нет! Николай, не мучай меня. Между нами все кончено! — воскликнула она с тоскою. — Труп, труп между нами! Что я сказала бы Лизе, когда она вырастет? — Она закрыла лицо руками, и слезы закапали у нее между пальцев.
Николай опустился на колени и жадно стал целовать ее похолодевшие мокрые руки.
— Все простится, все омоется любовью. Я грешен гневными мыслями, ты же чиста как снег. За что казнишь и себя, и меня? Обними меня, скажи, когда свадьба? — бормотал Николай.
Она резко встала и, вынув платок, быстро вытерла глаза.
— Никогда, — сухо ответила она. — Никогда, Николай. Встаньте! Простимся. Лиза, верно, уже проснулась.
Николай поднялся. Глаза его наполнились гневом.
— Ты зла и бесчувственна! — глухо произнес он.
Она покорно улыбнулась. Он снова упал и обнял ее ноги.
— Прости меня! Я схожу с ума!
— Вся жизнь наша была бы мукой, — сказала она тихо, — простимся!
— Не навсегда? — он умолял. — На время? На полгода, на год!
Она снисходительно улыбнулась.
— И через год я скажу то же!
— Но я тебя снова увижу?
Она нагнулась и поцеловала его в лоб.
— Я любила и люблю тебя, — сказала она тихо и выскользнула из беседки.
Николай рванулся за нею, но она уже скрылась. Он упал на скамью и глухо зарыдал…
Ему казалось, что жизнь его кончилась, и мрачной могилой являлся для него теперь весь мир. Для чего жить, мыслить, работать? Для чего биться его сердцу? О чем мечтать, во что верить, что любить? Тьма, тьма и тьма — и впереди никакого света.
Отчаяние и злоба охватили его душу. Он вскочил, пробежал через сад на двор, нашел лошадь и бешено помчался по дороге. "Смерть, смерть", — шептал он, нещадно погоняя коня, и уже чувствовал у своего виска холодный ствол револьвера.
XXI
С самого приезда в деревню это первый веселый день, как объяснила Вера Весенину, едва они отъехали с версту от усадьбы.
— А то такая скучища! С мамой что-то творится: она то веселая, то грустная. Вот хоть сегодня: на нее смотреть страшно было. Анна Ивановна, та, кажется, в монастырь готовится. Все нервные такие, даже я разнервничалась, и тогда… помните?
— Это что вы перестали понимать меня? — улыбнулся Весенин и взглянул на ее полудетское лицо со строгими чертами англичанки.
Она кивнула головою.
— Мне тогда так понравилась статья Долинина, хотя ее вы только пересказали, ну… а потом я стала читать, и правда она странная.
— Она подкупает сначала тоном и тем, что в ней есть проблеск мысли, сказал серьезно Весенин, — но именно проблеск. Он сам не уяснил ее себе и, понятно, не мог и передать.
— Довольно! — остановила его Вера. — Я хочу веселиться, гулять, наслаждаться природою. Стойте! Я сорву ягоду.
Весенин осадил лошадь. Вера выскочила из двуколки и подбежала к кустику у опушки. Красные ягоды издали можно было принять за капли крови на зеленой траве. Вера вернулась с горстью ягод.
— Вы правьте, а я вас кормить буду! Помните, как раньше я кормила вас и папу.
— Я-то помню! А вот вы?
— Я все помню! Вы с папой садились в шарабан, и я между вами. Мы ездили на мельницу. Там я гуляла с Ефимьей, что теперь у вас, и, вернувшись, кормила вас ягодами, которые собирала сама.
Весенин счастливо засмеялся. В свою очередь он мог ей признаться, что давно не проводил такого радостного дня. Они были на сенокосах, и Вера, дурачась, пробовала и косить, и грабить, и метать стоги, потом они остановились в избе старосты выпить чаю и закусить, и она выбежала порезвиться с детьми и вернулась в избу раскрасневшаяся, как вишня.
Степенная Василиса, жена старосты, с улыбкою взглянула на нее и, обратясь к Весенину, сказала:
— Вот бы тебе, Федор Матвеевич, жену такую!
Весенин вспыхнул и шутливо ответил:
— Выдумала, Василиса! Она барышня, а я управляющий: нешто пара!
— И-и, родимый, и не такие женятся, — возразила Василиса, — вон у нас тута енеральша на даче жила, так за ахтера вышла.
— А ты почем знаешь, что он ахтер? — хохоча, спросила Вера.
— Сказывали так у нас, барышня!
Вера долго смеялась над этим. Когда они возвращались домой, она вдруг спросила Весенина:
— Вы это в шутку ответили Василисе или серьезно?
Весенин смутился, почувствовав, как защемило его сердце при этом вопросе.
— В шутку! — ответил он.
— То-то, — сказала Вера и задумалась. И внезапно у них словно иссяк разговор, хотя каждый думал свою думу.
— Вот и дом, и опять скука! — вздохнула Вера, завидя усадьбу.
— Хотите, — предложил Весенин, — я вас буду брать во все свои поездки по имениям и мало-помалу обучу хозяйству? И польза, и удовольствие!
— Правда? — Вера обернула к нему свое разгоревшееся лицо. Весенин кивнул.
— И как хочу-то! — воскликнула Вера. — Спасибо вам. Вы все тот же дядя Федя!
Весенин на миг погрустнел. Ее возглас напомнил ему, что между ними добрых пятнадцать лет разницы. Дома их встретила бодрая, помолодевшая Елизавета Борисовна.
— Смотрите! — шепнула Вера Весенину. Даже Анна Ивановна казалась как-то менее углубленной в себя. Весенин взглянул на нее и понял, что Долинин потерял всякую надежду, такое безмятежное спокойствие было на ее лице.
— Оставайтесь обедать, — сказала Весенину Елизавета Борисовна.
— Не могу. Я лучше вечером, — отказался он.
— Вот и гадкий, я снова перестану понимать вас, — капризно сказала Вера.
Он засмеялся.
— Я не хитрая штука. Снова разберете!
Он оставил общество и уселся в свою двуколку, полный небывалого счастья, но мысли его омрачились, когда вместо Долинина он нашел на своем столе записку.
