Автопортрет на фоне русского пианино - Вольф Вондрачек
Скоро я вернулся к поваренному искусству, моей настоящей страсти. Если вы меня, на что я надеюсь, навестите, я для вас приготовлю. Я даже прошу вас меня навестить. У меня кое-что есть, теперь, когда вы знаете историю, вам будет интересно. В этом я сомневался. Не люблю собак.
Как человеку без особого рода занятий, большой успех мне на Ривьере не сопутствовал, за одним исключением – дама из Вены, живущая в разводе, по профессии врач и – какой случай! – с отличными, можно сказать профессиональными, связями в сфере судебной медицины. Стало быть, остаток моих и ее дней был распланирован, поскольку моя задача состояла лишь в том, чтобы со временем заставить ее поверить, будто она обязана мне услугой. Как я с облегчением выяснил в тот же вечер, вечер в буквальном смысле слова под пальмами, моя избранница вряд ли усложнила бы мне эту задачу. Благодарная, поскольку нуждающаяся в понимании и участии жертва. Скромность за скромность. Сделка мимо любви.
В музыке сейчас полагался бы туш. Я ждал.
Я владею более чем десятком негативов. У меня получилось. Я его сфотографировал. У меня одного имеются снимки головы убийцы! Я бежал наперегонки со временем, поскольку день был известен, день его исчезновения из поля зрения всех, из поля зрения истории монархии, исчезновения навечно.
Он, надо думать, полагал, что даже услугу оказывает своему отечеству, а то и человечеству.
А при чем тут, простите, я? Почему вы мне все это рассказываете?
Я хочу, чтобы вы написали. Как я уже говорил, есть коллекционеры. Их необходимо найти. Известить. Мы могли бы договориться?
Да я ему кишки выпущу, с удовлетворением подумал я. Хватит! Не просто хватит. Никакой притворной доверительности, только не это.
Тем временем рядом с нашим столиком уселась небольшая компания – несколько очень красивых, по-молодому оживленных азиаток (у каждой на плече футляр для скрипки), тихо, почтительно сгруппировавшихся вокруг центра, где безраздельно господствовало живописное существо, словно… как лучше сказать… напыленное пульверизатором, более похожее на персонаж комедий Гольдони, чем на человека нашего века. Расточительство уж точно. Восклицательный знак, перешедший все границы хорошего вкуса!
Диснейленд на венецианском причале! И портрет человека, кого Суворин с довольно нетипичной для него интонацией всегда называл «эта Шварцберг», готов. Когда-то он торжественно преподнес ей веер, подходящий к ее очкам, веер, валявшийся много лет, подарок посетителя музея, восторгающегося картиной, перед которой стоит, добавившего к портрету последнюю недостающую деталь.
Он оказался недалек от истины со своим отчасти кубистским замечанием про спичку и пузатую головку курительной трубки. Правда, мог еще посоветовать мне поискать человека в очках, «каких не видел ни один человеческий нос». Он полагал, такими очками у нее забиты все ящики, если не шкафы. Они валяются везде, воистину музей очков, причем она упорно отказывается видеть в них больше, чем настроение, воспоминания о незабываемых детских днях рождения, желание надеть маскарадный костюм, а косметики ее кожа не переносит. Действительно ли тот парень, чтобы получить преимущество перед соперниками в борьбе за внимание юной одесситки, вырезал нечто из цветной бумаги, оригинально сложил и не-удачный, как пришлось признаться, результат поместил на не успевший сформироваться носик? Пока остальные смеялись, вняла ли она его мольбе? Были ли и остались ли с тех пор каждые очки символом, эхом первого, безобидного, веселого объяснения в любви?
Сегодня она выбрала экземпляр с зелеными стеклами в золотой оправе, гнутый по краям, как сухой лист.
Закутав всю свою мягкую круглость в еще более мягкую желтую шаль, она позволила предложить себе сигарету.
Даже не думай, призвал я себя, даже не думай верить в то, что видишь.
Но поверил. Я видел именно то, о чем рассказывал мне Суворин, он нисколько не преувеличил, ни на йоту. Видел не одни очки, но и серьги, кольца на руках и похожие на резиновые туфли, один черный, другой красный.
Вот и все. Возможно, если постараться, в один прекрасный день я наконец поверю и в силу того, что мы, не найдя ничего лучше, называем случаем.
XIX
И что дальше?
После примерно полугода отсутствия я вернулся в Вену и позвонил Суворину, безуспешно. Поскольку мои запасы красного вина исчерпались, я по пути к своему магазину сделал небольшой крюк мимо «Гондолы» – кто знает, возможно, он там.
Нет, мимо. Жаль.
Только тут до меня дошло. Старой «Гондолы» больше не было. Хозяйничали теперь хорваты. Они все перестроили, перекрасили, соединили два зала тремя ступеньками, установили современное освещение. Простились со знакомыми мне официантами, по крайней мере я не увидел ни одного. Тем не менее я поинтересовался, знают ли здесь пожилого господина, он частенько сюда заходил, – замечательная в своем роде личность, невысокий, но крепкий, коренастый, с бородкой, как у Ленина.
Наверно, лучше бы я ничего не говорил. А интересно, поняли бы они меня, опиши я того, кого искал, человеком, который может снять, разобрать и снова установить коробку передач на любой предложенной ему машине?
Ленина?
Не было больше и мазни маслом, призванной изображать приморский город. Увековеченного черной кисточкой Паваротти, висевшего в конце зала, тоже убрали в сундук. Пиццу еще подавали, в чем я убедился, когда с кухни вынесли очередной заказ. Осталась и вывеска – герб с носом гондолы, вздымающимся в изгибе лебединой шеи.
Я хотел было предпринять вторую попытку, описать того, кого искал, так, как описал бы ребенку, то есть посадить его на яка в сибирской степи, но не успел. Простите, попросили меня, правда, простите, пожалуйста! Мы, кажется, говорим, не понимая друг друга. И официант вернулся к текущим делам. Я уверен, новые хозяева не почувствовали, насколько невежливы по отношению ко мне. Скорее, полагаю, заподозрили, что это я туго соображаю и не готов принять во внимание обязанности, связанные с недавним открытием заведения общепита. Дабы продемонстрировать хоть какую-то вежливость (и заметив мой интерес к пицце), мое внимание обратили на то, что пиццу продают и навынос и даже осуществляют доставку.
«Гондолу» будто стерли. Остались лишь стены.
Я поблагодарил и ушел.
А поскольку никуда не торопился, то в надежде на случай отправился бродить по близлежащим улицам и переулкам. Церковь Шуберта, аптека на углу, турок, торгующий овощами, «Специализированный магазин всего», старьевщик, приятно старомодный и похожий на квартиру магазин
