Человек маркизы - Ян Вайлер
– Всё это следствие аварии, – сказала я.
– У вас случилась авария?
– Да, давно, с велосипедом. С тех пор у отца не всё в порядке внизу.
– Не всё в порядке. Ох-ох. – Господин Рутковский смотрел на меня так, будто сразу понял, что имеется в виду.
Я смотрела в пол, на его домашние тапки. Теперь была моя очередь действовать.
– Это, конечно, настоящая катастрофа при его профессии. – Долгая пауза. – Она и без того нелёгкая. Далеко не все люди такие приятные, как вы. Большинство захлопывают дверь у тебя перед носом. А ведь ему каждые двадцать минут надо в туалет.
Господин Рутковский слегка подался вперёд, чтобы заглянуть мне в лицо:
– И ты разъезжаешь с ним, чтобы ему было немного легче?
– Ну, приблизительно так, да. И я держу его сумку, если ему приходится облегчаться за деревом. Иначе никак. Он много плачет.
Хорошо, я согласна, это было слишком крепко приправлено. Могло быть так, что Рутковский разразится громким смехом. Мне и самой уже было смешно.
– Мне жаль твоего отца, – участливо сказал он. Это из-за моей крепкой приправы. Я впервые обнаружила, что такой доклад вообще не может быть достаточно огненным. Если люди от кого-то чего-то хотят, то можно впаривать ему всё что угодно.
– Ну да, вы-то хороший человек. Я же вижу.
Это был решающий момент. Настала пора менять тему. Прямо сейчас.
– Может быть, вам хотелось бы сделать что-то приятное вашей жене и купить у моего отца маркизу? Собственно, вы бы тогда доставили радость сразу двум людям.
– Я вдовец.
Чёрт, невпопад. Немедленно реагировать.
– Ну и всё равно два человека остаётся. Я ведь тоже есть. И очень хочу мобильник себе на день рождения. Но, боюсь, мой отец не сможет мне его подарить. После его аварии продажи сильно упали. Да. Ну, ничего.
Я посмотрела на него слегка увлажнёнными глазами. Но без слёз. Слёзы, во-первых, не выжмешь без гримасы, а во-вторых, такое может показаться быстро заученным. По воздействию непобиваемо и действительно гораздо эффективнее сдерживать слезу, чем её пустить. Сдержанная слеза указывает на железную дисциплину в моменты большого горя. Весь опыт, накопленный за годы с учителями и полицейскими и усовершенствованный. Рутковский забеспокоился. Он испытывал тревогу за Рональда.
– Но я могу на всякий случай взглянуть, – сказал он.
Запор двери туалета повернулся, и Рональд вышел, с вымытыми руками и улыбкой.
– Сердечное вам спасибо, – радостно сказал он.
– Идёмте, идёмте, – сказал Рутковский и потянул его за рукав в свою маленькую гостиную. Папен последовал за ним, поражённый тем обстоятельством, что дело дошло до серьёзного разговора о продаже. Я держалась за спиной отца, потому что в технических вопросах от меня толку не было. В конце концов мужчины вышли на балкон, и мой отец замерил ширину и делал себе пометки, производя самое деловое впечатление. Господин Рутковский выбрал себе коленчатую маркизу с декором «Копенгаген», трижды по два с половиной метра за триста евро, включая монтаж и пожизненное гарантийное обслуживание. Папен твёрдой рукой выписал договор, и Рутковский радовался, что сделал хорошее дело. Я поблагодарила его за какао, и он проводил нас до двери. Там он положил руку на плечо моего отца и тихо сказал:
– Если хотите, можете ещё раз зайти в туалет.
– Ох, нет. Я же только что был.
Господин Рутковский посмотрел на меня, и им вдруг овладели сомнения.
– Папа, да лучше сходи ещё раз по-быстрому, кто знает, когда ещё представится возможность.
Мой отец посмотрел на меня, качая головой, и протянул Рутковскому руку. Тот взглянул на него скептически. Я вытолкала Папена за дверь, и, когда он был уже снаружи, повернулась к старому господину и тихо сказала:
– Он не хочет, чтобы знали.
Рутковский кивнул, хотя и питал подозрение. Может, он думал в этот момент, что при такой выгодной цене можно закрыть глаза на то, что мой отец был явно мошенник. Кроме того, люди склонны в такой момент железно держаться уверенности, что их никто не обманывает, потому что в противном случае им пришлось бы признаться, что они попались на удочку.
На улице Рональд Папен поднял ладонь и крикнул:
– Бей!
И я шлёпнула по его ладошке своей, а в машине он пометил в гроссбухе договор. На будущей неделе он вернётся сюда и установит маркизу, подрезанную по мерке. Мой отец был на вершине счастья.
– А о чём вы говорили, когда я был в туалете?
– Я ему сказала, что у тебя слегка недержание, и это осложняет передвижную работу.
– Что-о?
– Когда приедешь к нему в следующий раз на монтаж, не забудь раза три сбегать в туалет.
– Ким! Так не пойдёт. Зачем ты рассказываешь небылицы?
– Так, у нас есть договор или у нас нет договора? – обиженно спросила я.
Папен не ответил. Он отложил гроссбух на заднее сиденье и сделал глоток воды. В Боттропе в этот день было жарко, как в прериях Танзании. Но пахло как в Гельзенкирхене.
– Папа, если мы хотим продавать твои маркизы, мы должны уметь продавать и себя. Хотя бы немножко. Кому от этого вред?
– М-да, – сказал он. – Заказ есть заказ. Но мои клиенты должны покупать маркизы потому, что хотят их иметь. А не для того, чтобы оказать мне услугу. Я же не попрошайка.
Он посмотрел на меня своими голубыми глазами, на лице его читалось отчаяние.
– И я не обманщик!
Я огорчилась, ведь таким образом он дал мне понять, что считает меня и мои методы преступными.
– Значит, ты хочешь, чтобы люди покупали твои маркизы, потому что непременно нуждаются в них? – с напором спросила я. Вопрос был риторический, но отец ответил:
– Разумеется.
– Тогда я должна тебе кое-что сказать, папа. Никому эти маркизы на фиг не нужны. Никому. И если ты хочешь продавать их твоим методом, тебе на это понадобится ещё лет двести пятьдесят.
Этот результат я получила усилиями вычислений одной бессонной ночью в кровати, среди запаха ржавчины и лакокрасочных испарений. Рональд Папен ничего на это не ответил. Он смотрел в боковое окно и тяжело вздохнул.
– У меня складывается впечатление, что ты и не хочешь распродавать этот поганый склад, – продолжала я. – Мне кажется, что ты просто
