Кто эта женщина? - Юлия Александровна Лавряшина
«Как? – недоумевала она. – Без ноги-то… Или Илья наврал?»
Эта мысль продолжалась естественным образом: «А я – я верю ему? Ни слова ведь до сих пор не сказал про ту женщину – владелицу телефона…»
Оправдания находились сами собой: ему хочется забыть о ней, вот и не рассказывает. Да и зачем? Если все в прошлом, нужно ли его ворошить? Ей ведь тоже хочется изгнать Станислава из воспоминаний. Ничего доброго не всплывает в памяти, хотя было! Наверняка было…
– Обед! – провозгласила Лариса и устало осела на пуф у входа в зал. – Закрывай.
Кира метнулась к двери, щелкнула замком и обмерла, застигнутая пониманием: вот теперь-то и начнется… Невозможно просто обойти случившееся, как грязь на дороге, и устремиться дальше, дружно взявшись за руки. Не тот случай. Ее ногти впились в ладони: «Лучше я сама».
Медленно повернувшись, Кира направилась к хозяйке кафе, ощущая раздражающую пустоту в голове. Нужно было произнести что-то убедительное, нелегковесное, чтобы Лариса поверила и простила, но никак не удавалось выудить эти слова. Да и знала ли их Кира? Ноги сделались такими слабыми, будто она отсидела сразу обе, и они отказывались служить. А она упорно переставляла их, с каждым шагом приближаясь к вершине своей Голгофы.
Приподняв голову, Лариса следила за девушкой молча, не пытаясь облегчить ей задачу, хотя могла бы остановить жестом: не надо, ничего не говори. Короткая минута растянулась эластичной петлей, готовой резко сдавить шею, когда на то будет воля той, в чьей власти Кира сейчас оказалась.
– Значит, ты теперь живешь с Ильей?
Не сумев сделать следующего шага, Кира застыла на входе в зал. Не этих слов она ожидала… У нее упало сердце: «Значит, это все-таки была Лариса?! Ревность в голосе. Антон орал, что такого просто быть не может… Он ничего не знает о матери».
– Да, – ответила она. Нужно же было сказать хоть что-то. – Правда, вещи еще там… На съемной квартире. Надо забрать.
– Зачем?
– За… То есть как?
– Разве ты его любишь?
Кира замялась.
– Почему? Что в нем кажется тебе достойным любви? – наступала Лариса.
Кира неуверенно пожала плечами:
– Разве можно это… определить?
– Верно, нельзя, – кивнула Лариса. – Но что в нем такого, чего нет в моем сыне?
Будто волна отхлынула – так это материнская ревность, не женская! И она зачастила, хватаясь за первые пришедшие на ум слова:
– Нет-нет, он ничем не лучше! И не хуже… Не в этом дело… Я не знаю. Это как-то само собой… Необъяснимо.
– Илья, конечно, очень хорош, с этим не поспоришь, – проговорила Лариса задумчиво. – И всегда таким был. Девочки рыдали по нему класса с третьего… Если не раньше. Но тебе не кажется, что в нем маловато жизни? Огня не хватает…
«Этот огонь стоил Антону ноги, – мрачно подумала Кира. – А она еще и довольна тем, что он в нем не угас? Сидел бы ее сын дома – был бы целее…»
– Илья – талантливый фотограф, – заметила она осторожно.
Невольно взглянув на стену, увешанную снимками, Лариса кивнула:
– Этого не отнять. Но ты не сойдешь с ума от ревности? Его жена этого не выдержала. Ежеминутная конкуренция с юными, красивыми девушками, которых он сни… фотографирует. Испытание не самое легкое…
Кире показалось, будто по спине у нее пробежали ледяные струйки, захотелось выгнуться от неприятного ощущения.
– Разве его жена уехала не после крымского референдума? Она же не захотела жить в России…
– Шутишь? – Лариса искренне рассмеялась. – Много ты видела женщин, которые уходят от любимых по политическим соображениям? Это Илья убедил тебя в этом?
– Он говорил об этом…
По-мальчишески шлепнув ладонями по коленям, Лариса легко встала, продолжая смеяться:
– Ай, молодец Илюшка! Какой, однако, фантазер… Я и не придумала бы такого. Может быть, он еще и сам в это верит?
Кира не нашлась, что ответить. Отчего-то ей стало стыдно – до того, что слезы обожгли веки… Но не за себя вовсе, хотя минуту назад она собиралась каяться, а за Илью, поставившего ее в такое дурацкое положение. Зачем нужно было придумывать эту отговорку, приплетать к человеческим отношениям целые страны? Она ведь не спрашивала, из-за чего он развелся…
– Прошу к столу! – донесся спасительный зов Антона, и у Киры благодарно задрожали губы.
Кажется, Лариса заметила это. Уголок ее тонких губ дрогнул:
– Твой Бэтмен опять прилетел к тебе на выручку… Уже идем! – крикнула она, чуть повернув голову в сторону кухни.
– Он очень хороший, – прошептала Кира, не выдержав испытующего взгляда.
Как заставить другого человека поверить в твою искренность?
– Но инвалид, – жестко произнесла Лариса. – В этом все дело?
– Нет! – вскрикнула Кира. – Я не знала об этом!
– Илья поставил тебя в известность?
Возразить на это было нечего, она согласно опустила голову. И вздрогнула, ощутив, как теплая ладонь прошлась по ее волосам.
– Ничего, девочка… Я тебя понимаю. В твоем возрасте еще хочется все – или ничего. То, что абсолютно не имеет значения, как человек выглядит, понимаешь позднее. Невозможно вечно восхищаться тем, что у твоего мужчины есть обе ноги… А вот добротой, легкостью характера…
Кира выпалила:
– Легкостью? А вы знаете, что Антон ударил Илью?
– Я же не имела в виду мягкотелость, – отозвалась Лариса невозмутимо. – Мужчина должен уметь иногда и в морду дать. Я его этому научила.
– Вы?!
– Интеллигентному человеку нужно находить в себе силы противостоять шариковым.
Вспыхнув, Кира процедила сквозь зубы:
– Илья – не Шариков.
– Илья – нет, – согласилась Лариса. – По большому счету – нет. Но порой Шариков может проснуться в любом из нас. Не голубых, чай, кровей…
* * *Он сразу заметил в ее глазах страх. Не глубинный, который не искоренить до конца жизни, но некоторую опаску: Кира не понимала, чего теперь от него ожидать. И никак не могла выбрать верный тон – за обедом больше отмалчивалась, бросая на Антона вопросительные взгляды. Любой, как в сеть, попадался в его улыбку. И с каждым разом в ее удивительных глазах отражалось все больше радости, точно веселая рыжина заставляла Киру оттаивать.
Во дворике позади музея вопили дети, родители которых забыли о перерыве и привели их не вовремя. Антон сам выбирал самый безопасный веревочный парк, в котором дети могли бы почувствовать себя котятами, и они сразу оценили лесенки, «тарзанки» и гамачки, пустовавшие разве что под дождем. Огромная пустотелая конструкция очертаниями напоминала кота, по которому в любое время дня кто-то ползал. Даже качели здесь были обручами с сетками веревок, и малыши часто усаживались в них по-турецки и
