Бывший лучший друг - Элена Макнамара
Паркуюсь возле центрального входа в здание. Выбираюсь из машины и брезгливо оглядываю дорогой фасад с кричащей вывеской.
«Валхала»
Самый известный закрытый клуб ММА в нашем городе. Таких клубов по всей стране всего три. И чтобы попасть сюда, нужно иметь огромный потенциал и нехилые связи. И я до сих пор не знаю, как меня угораздило выйти на эту стезю. Везение это или судьба… Одно знаю точно, обратно дороги нет, я по самые яйца увяз в этом бизнесе.
Милла
Чуть больше четырёх лет назад
— Всё хорошо, Паш! Ты победил! Ну не дергайся, дай посмотрю. Вот так, больше не жжет?
Наношу последний мазок клея на рану. Изо всех сил сохраняю спокойствие, хотя меня лихорадит от того, что только что было на ринге.
— Да нормально всё, — бухтит Пашка. Убирает мою руку от своего изувеченного лица, вскакивает с лавочки и начинает расхаживать по раздевалке. — Сейчас тренера заявятся, и ты увидишь, как всё не хорошо!
— БЕСОВ! — орёт Иваныч, не успев переступить порог комнаты.
— Ну началось, — вздыхает Паша, низко опуская голову.
— Это что сейчас было? — главный тренер зол как чёрт, даже Джаннини напуган такой реакцией и не решается заходить.
А я не понимаю, в чём, собственно, дело. Паша победил, он чемпион. Мой чемпион! Ну да, немного вышел из себя, ну, может, даже очень вышел из себя, но таким образом заработал победу.
— Сергей Иванович, но…
Мой слабый голос тонет в потоке брани, что вылетает из тренера. Он мне даже слова вставить не даст. Смотрю на Пашу, он одним взглядом показывает мне, чтоб молчала. Но я не могу.
— Да что случилось-то?! — повышаю голос, обращаясь к Иванычу.
— Послушай, Милла, — тренер глубоко вздыхает, отчего его бордовое лицо немного розовеет, — к тебе вопросов нет. Ты всё делала правильно, поэтому работа твоя. Добро пожаловать в штат.
Тренер поворачивается к чемпиону и сверлит его гневным взглядом.
— А с тобой разговор короткий, — говорит Пашке подозрительно ровным тоном. — Пошел вон!
Я буквально задыхаюсь от такой наглости. Вон?! Он же это несерьезно?! Паша победил!
Тренер хочет ещё что-то добавить, делает два шага в сторону, а потом обратно, бросает ещё пару ругательств, а потом разворачивается и выскакивает за дверь. После чего, наконец, в раздевалку проходит Луциано.
— За что он его так? — я почти плачу, пока во все глаза смотрю на первого тренера Пашки.
— Не обращай внимания, — отмахивается и подходит к чемпиону. Надавливает на его плечо, отчего парень садится на скамью.
— Что случилось? — тихо спрашивает, присаживаясь перед ним на колени. — Почему так грязно? Почему так долго?
Пашка молчит. Что они от него хотят? Прошло всего шесть раундов. Это что, долго? Каким они его видят? Машиной, роботом?
— Я не знаю, — наконец произносит боксёр, — как-то всё сегодня не так. Техникой не получалось его взять, уж больно продуманный оказался…
— И поэтому эмоции взяли верх, да? — Джаннини повышает голос, но видя, как Пашке искренне жаль, сразу затихает.
Тренер встаёт с колен, долго смотрит на чемпиона, а потом идёт к двери. Смотрю ему в спину, хочу остановить, спросить, что вообще происходит, но он останавливается сам и отвечает на мой не заданный вопрос.
— Иваныч тебя не выгонит, — говорит Пашке твёрдо, — пошумит и успокоится. Но ты мотай на ус, сынок. Когда-нибудь тебе попадется соперник, который будет превосходить тебя в технике, в выносливости, будет физически сильнее. Вот тогда твои эмоции не помогут.
— Я понял.
— Я на это надеюсь.
Тренер уходит, тихо прикрыв за собой дверь. В раздевалке повисает тяжёлая тишина, которую побыстрее хочется прогнать.
— Предлагаю отпраздновать твою победу, — говорю бодрым тоном и присаживаюсь рядом с парнем.
— Да? И как будем праздновать? — Пашка тоже бодрится, даже улыбается разбитыми губами, но глаза по-прежнему грустные.
— Ну, с таким лицом нас никуда не пустят, — говорю нарочито серьезным тоном и невесомым движение провожу пальцем по здоровенному синячищу под его левым глазом. — Поэтому отпразднуем скромно. Только ты и я!
Он ловит мою руку, и притягивает к себе. С наслаждение утыкаюсь носом в его плечо. С моих губ слетает выдох облегчения — Пашка успокоился.
— Только ты и я, говоришь?!
— Ага.
— Тогда пойдём со мной в душ? — лукаво улыбается, хотя знает, что я не соглашусь.
— Нет уж, — отодвигаюсь подальше, изображаю на лице возмущение. Будто он что-то противозаконное предложил.
— Но я хочу свой приз, — Пашка надувает и без того припухшие губы. Встаёт с лавочки, быстрым движением срывает с рук наполовину размотанные бинты, потом так же быстро избавляется от шорт и трусов, совершенно не стесняясь, демонстрирует мне своё достоинство, берёт полотенце и очень сексуальной походкой удаляется к душевым. Они, слава Богу, смежные с раздевалкой, и не надо выходить в коридор. Хотя я думаю, Пашка и это смог бы сделать.
— Я тебя жду, Милк-Милк, — слышу его голос, а потом включается вода.
— Нет, я не пойду, — говорю себе под нос. Скрещиваю руки на груди. Пригвождаю себя к лавочке и стараюсь не думать об абсолютно голом парне под струями воды.
Смотрю на дверь. А вдруг кто-нибудь зайдёт? А она даже не запирается.
Нет, нет, определенно не пойду.
— Вот блин, — вскакиваю, срываю с себя одежду и уже ни о чем не могу думать. Только о его жарком дыхании, сильных руках, а уже через минуту и о крепком мускулистом теле, которое вжимает меня в полупрозрачную стенку душевой кабинки.
Чуть больше трёх лет назад
Паша
— Сколько до боя?
— Три месяца.
— Сколько тебя не пускают на ринг?
— Глеб Иосифович, вы знаете, сколько.
— Отвечай!
— Восемь месяцев, — говорю сквозь зубы.
— Ты знаешь, почему? — врач одаривает меня тяжёлым взглядом.
— Я думаю, в этом здании все знают, почему. Потому что я чёртов псих! И как говорит Иваныч — совершенно не готов.
— Тогда скажи мне, почему ты не готов? — снова испытывающий взгляд врача. — Говори, Паш. Сергей Иванович не узнает о нашем разговоре. Я же обещал сохранять конфиденциальность. Дело в Милле?
— И да, и нет, — тяжело вздыхаю.
— Сколько вы уже вместе? Больше полугода?! Что не так?
— Всё так, — снова вздыхаю, — я счастлив. Правда. И Милла, я думаю, тоже. Просто… счастье, оно так не стабильно… оно такое хрупкое.
— Я не понимаю твоих страхов, Паш, — теперь вздыхает Глеб Иосифович.
— Я сам ни черта не понимаю. Знаю только то, что хочу для неё всего и сразу,
