Когда наступит тьма - Жауме Кабре
– Невероятно, – выдохнула Нина, не в силах сдвинуться с места от изумления.
– Проходи, не стесняйся.
Когда они вошли в зал, он остановил ее возле двух работ – рисунка и картины маслом; только они одни не висели на стенах и не стояли возле них, а покоились на подставках, как будто все еще были представлены на аукционе. Справа – автопортрет Сары Волтес-Эпштейн. Ж. Г. указал на него и, чуть наклонив голову, сказал Нине: «Этим я обязан тебе». И тут остановился перед второй картиной. Бородатый мужчина с мешком на плечах, с палкой в свободной руке; но вместо того, чтобы идти по заснеженной улице, он летел над заледеневшими крышами морозного Витебска. Они молча любовались этим чудом. Через несколько минут Нина обернулась к Ж. Г., но тут же снова повернула голову, в смущении, потому что нечаянно увидела, что в глазах его сияли две слезы, еще не успевшие пролиться. Ж. Г. плакал перед полотном; плакал перед чудом. В тишине в жилы обоих проник обжигающий холод снежных витебских равнин. Ему понравилось, что Нина молчит, позволяя картине увлечь ее за собой. Такой подход настолько его растрогал, что в каком-то приступе нежности он положил ей руку на плечо, чтобы составить ей компанию на этом пути.
Так они ходили больше часа, глядя на Мунка, Вермеера, Уржеля[49], Хоппера, Мира[50] и многих, многих других, не столь известных, но дивных, и в какое-то мгновение он понял, что страшится, а может быть, и желает, чтобы эта женщина, такая привлекательная, почувствовала, что у нее кружится голова, она задыхается, сражена таким количеством прекрасного, развешенного по стенам. Он уже ценил ее гораздо больше, чем ожидал. И снова Жоаким Мир, потом Коро[51] и Hortus Conclusus[52] Марка Молинса[53].
Почувствовав, что у нее устали ноги, Нина присела на одну из скамеек, расставленных в стратегически важных местах; и поморщилась, как будто у нее немного кружилась голова.
– Как можно иметь столько…
– Что ж… Нужно всего лишь посвятить этому жизнь и все состояние. Но поверь, для меня это счастье.
– Все это гораздо поразительнее, чем я думала.
– А что ты себе представляла?
– Картины. Музей. Зевающего смотрителя. Незнакомые картины, которые ничего тебе не говорят… Очень тоскливое зрелище.
– А на самом деле?
– Красота, назвать которую я не умею. Прочная, неоспоримая красота. – Она помотала головой. – Прости, пожалуйста, но мне хочется плакать.
– Поплачь, если хочешь. Это твое святое право. – Он указал на стены. – Они прекрасно тебя поймут.
– Как же я тебе завидую, – сказала она.
И они некоторое время помолчали, как будто в ожидании чего-то, как будто нарочно хотели отсрочить грядущую смерть.
– А что ты будешь выставлять в Цюрихе?
– Тридцать пять картин. Нет, в конце концов их будет тридцать семь.
– Ты часто организуешь выставки?
– Две в год, чтобы помочь своему Благотворительному фонду оплачивать расходы: одна из них в Цюрихе и длится недолго, а другая, в Барселоне, постоянная, и в ней я время от времени что-нибудь меняю. Чтобы моя коллекция могла порадовать и других.
– Это выставка в Городском музее?
– Раньше она была там, а теперь уже два года располагается в здании Фонда.
– Значит, то, что мы видим здесь, – это еще не все.
– Вот именно.
Они еще помолчали. Ж. Г. взглянул на убитую горем женщину, сидевшую на кровати, покрытой красным пледом, и не желавшую смотреть на пустынный пейзаж, простиравшийся перед ней за раскрытым окном. Потом обернулся к Нине.
– Мне жаль, что не все они всегда здесь со мной, хоть они и в здании Фонда. Но когда они возвращаются ко мне, – он широко улыбнулся, – наша встреча прекрасна. Хоть я и хожу инкогнито туда, где они выставляются, чтобы на них взглянуть.
– Ты сам решаешь, какие картины поедут на выставки?
– Конечно. Я доверяю экспертам, но это моя коллекция, и последнее слово за мной.
– И когда Шагал и автопортрет…
– Новые приобретения несколько лет хранятся у меня, прежде чем выйти на свет божий. Как вино в дубовой бочке.
– Ты хочешь, чтобы у них не оставалось сомнений, что здесь их дом.
Он улыбнулся, и оба затихли. Нина еще пару раз прошлась в тишине по залу. А он смотрел не на картины, а на то, как она смотрит на картины. И тут Нина сказала, я бы осталась здесь навсегда.
– Я тоже.
– А это что такое?
Она остановилась в дальнем уголке зала перед подставкой, на которой был представлен простой, но волшебный пейзаж, очень мастерски освещенный. Повернувшись спиной к зрителю, двое шагали по тропинке, которая вилась через жнивье к холмику, за которым сияло восходящее солнце.
– Милле, – ответил он, с успехом скрывая неловкость.
– La paysanne, – прочла с наклейки на раме Нина.
– Тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года.
– Да, но что это такое?
Нина указала на казавшуюся анахронизмом фигуру мужчины в каком-то тюрбане, шедшего навстречу восходящему солнцу, почти закрывая собой крестьянку, как будто он был нарисован новым слоем краски, или…
Ж. Г. взглянул на часы, поморщился и сказал, что ж, пища телесная нам тоже необходима. Он направился к двери.
– Я тебе в машине расскажу.
Спустившись на первый этаж, они стоя выпили бокал чего-то не совсем ей знакомого. Молчаливо и отрешенно думая о сокровищах, оставшихся наверху, она долго не замечала, что хозяин дома подает ей бежевое пальто, которому вскоре суждено было послужить ей саваном, держа рукава так, чтобы ей было удобнее его надеть. Ж. Г., стоя возле нее с пальто в руках, решил, что за ужином расскажет ей официальную версию своей жизни и объяснит, что сперва коллекционировал рисунки Общества изящных искусств[54]: отвергнутые наброски, подаренные наброски, эскизы и прочее. И наотрез отказался записываться на какие бы то ни было курсы. Я не хочу ни писать маслом, ни рисовать, заявил он. Я хочу любоваться картинами и рисунками, как бывают же читатели, которым никогда не пришло бы в голову написать ни строки, понимаете? Да, просто ты все время к нам ходишь, и… Ну вот и объяснились. Он скажет ей, что самое глубокое впечатление на него произвело приобретение первой картины: сознание того, что она и днем и ночью висит у него на стене, было почти счастьем. Очень скоро он собрал скромную коллекцию и при помощи удачных финансовых операций мог располагать деньгами по своему усмотрению. Тогда началась настоящая пытка: он разглядывал, искал, покупал,
