Правила игры в человека - Макс Фрай
– По местам, – сказал он, развернулся на месте, отсалютовал детям фуражкой и удалился в рубку.
Ася заглянула в надстройку. Там оказалось неожиданно тепло. Восхитительно тепло – а ведь она, в дурацком своём порыве детского путешествия, уже мысленно приготовилась стучать зубами и отогревать руки под мышками все три – или сколько там? – часа пути, и расплатиться простудой. Пассажиры уже расселись по креслам, она села тоже, обнаружила ремни и на всякий случай пристегнулась. И почти не ощутила движения, только в первый момент немного качнуло, а потом «Светлый» пошёл по воде так, словно его влекла вперёд необъяснимая волшебная сила: не слишком быстро, размеренно и совершенно бесшумно. Это было немного грустно, это всегда грустно: все чудеса технической эволюции в последнее время напоминали Асе, что ей скоро будет сорок. И жизнь, если уж честно, не удалась. И что-то среднее между болезненной фантазией и инстинктом самосохранения постоянно тянуло вернуться – любой ценой – туда, где компьютер был недостижимой мечтой, в самолётах неистово укачивало, двигатели шумели и гудели, а люди, желающие увидеться, просто приходили и звонили в дверь.
Словно в насмешку, пропал сигнал сотовой связи. Снаружи, за окном, оказалось непроглядно. Можно было почитать, но заряда оставалось всего ничего. Ася задремала было, пригревшись, но вскоре случилась первая стоянка, и пассажиры потянулись к выходу. Кто вышел, кто вошёл в посёлке с неосвещёнными мостками, она не заметила, но услышала в разговорах, что интернет не будет ловиться до самого Кочеткова, такие уж здесь места. Те, что заскучали без связи, остались на палубе снаружи, и Ася вышла к ним. После тепла зимняя сырость чувствовалась совсем не так мучительно, как в городе. Курильщик, понятное дело, курил. Дети на носу терзали игрушечный штурвал, воюя за право управлять «Светлым». Юных влюблённых не было видно. По берегам тянулись то тёмные леса, то редкие огни; туман то рассеивался, то наползал снова, пахло отчего-то снегом, хотя единственный снег, выпавший в этом декабре, продержался не больше дня и безнадёжно ушёл в земную зимнюю грязь. Было отчего-то томительное предновогоднее чувство, такое, что каждый источник света во тьме – и зелёные лампочки, и огонёк сигареты курильщика, и что-то оранжевое, мерцавшее по борту ближе к носу, – казался праздничным. И чувство это, похоже, томило не только Асю: женщина в меховой шапке достала из сумки тоненькую пачку бенгальских огней и зажигалку, запалила две штуки и бережно вручила детям; девочка взяла свой огонь голой рукой, а мальчик боязливо натянул варежку. Они были в том возрасте, когда все эти чудесные светящиеся штуки ещё по-настоящему восхищают. Ася подумала, что запомнит этот вечер покрепче на тот случай, если новый год не удастся, – чтобы потом, тайком от себя самой, подменить воспоминание. И ещё подумала – можно ли в детстве насмотреться на всё это впрок, под завязку, так, чтобы потом взрослые голодные глаза не вцеплялись в фонари, витрины и фары, как в заветные сияющие леденцы?
– А жить-то неплохо, – сказал курильщик то ли ей, то ли в пространство.
– Наверное, – отозвалась Ася.
– А штурвал такой, для детишек, ещё у дядь Юры на буксире был, не помните? Всё время давал мне покрутить.
– Не помню. Может, при мне уже не было, – вздохнула Ася. – Мне зато погудеть давал.
– Повезло. Меня-то он к гудку не пускал. Я вот у нынешнего порулить спрашиваю, он тоже не даёт. Электроника, автоматика, чёрт ногу сломит. Отдельно учиться надо. А я бы… Да. Детская мечта, понимаете? Я вот ему, – он указал в сторону рубки, – завидую. Это, понимаете, жизнь. У меня вот машина есть. Я в гости еду, – курильщик вдруг смутился, – к близким людям. Сел за руль, сорок минут – и там. А если по воде, то дольше. И дорого получается. Но подышать можно. Выпить можно, у меня вот тут коньяк. Вроде перезагрузки, понимаете?
– Понимаю.
– И, с одной стороны, это нужное дело, «Светлый», потому что в Левобережное и в Кочетково всю зиму другого транспорта нет. Автобус только в дачный сезон. А с другой… Ну какой это транспорт? Аттракцион.
О, конечно! Ася тут же поняла, отчего люди кругом не вызывали у неё привычного тягостного чувства. Они больше напоминали детей в парке, чем взрослых в городе. Её с пассажирами «Светлого» будто бы объединяли не работа, быт и прочая жизнь, которую надлежало вершить с отвратительно серьёзным видом и закончить с ещё более серьёзным – словно это могло что-то изменить. А «Лодочки», «Зонтики», «Сюрприз» и «Юнга», три минуты за пять копеек, очередь в кассу, смятый билетик в руке, ушедшая из-под ног земля, полёт, смех.
– Только детская мечта, – курильщик совсем расчувствовался: должно быть, успел хлебнуть своего коньяка, – может делать с человеком вот такое, чтобы… Ну, понимаете?
– Или взрослое разочарование, – безжалостно сказала Ася. Она не любила пьяных.
– А вы умная, – сказал курильщик. – Второе обычно следует из первого. Давно уехали? Чем занимаетесь?
– Давно, – сказала Ася. – Я редактор на детском телевидении. Училась. Работала. Замуж вышла. Неудачно. Развелась. Как у всех. Книжку написала. Напечатали. Ничего не изменилось.
– Про любовь, небось, книжка?
– Да, – сказала Ася. – Про любовь.
К следующей стоянке на палубу выбрались и влюблённые – помятые, растрёпанные, с искусанными губами и шальными глазами, – и, не замечая никого вокруг, сошли на невидимую в темноте пристань, за которой не было ничего, кроме леса. Ася уговаривала себя, что всё обстоит обыденно: через этот лес тянется недолгая тропинка, за которой садовое товарищество или дачный посёлок, какая-нибудь дача друзей, обогреватель, ещё пахнущая летом постель с лоскутными одеялами. Но всё равно было тревожно наблюдать, как они – такие дети ещё, такие красивые – идут медленно, не оборачиваясь, держась за руки, и растворяются то ли в тумане, то ли в лесу, словно бы бесповоротно и насовсем.
«Если бы я всё время могла так видеть, я бы и жить здесь смогла, наверное», – подумала она. Это, вероятно, была неправда. Слишком долго – дольше, чем принято, – у неё сохранялось неиспорченное и очарованное детское зрение. В реке – русалки, в лесу –
