Раннее, раннее утро - Павел Вежинов
— Твой отец приглашает нас к их столу, — сказала она.
— У нас своя компания! — сухо ответил я.
Бистра и бровью не повела, но в глазах ее словно блеснули стальные иглы.
— Вставай! — сдержанно сказала она.
— Ступай, ступай! — вмешался Румен. — По крайней мере, у нас будет повод пригласить папашину мамзель.
Я встал, и мы подошли к их столику. Оба иностранца, против ожидания, оказались очень любезными. Конечно, они первым делом протараторили, как они поражены тем, что у такого молодого отца такой взрослый сын. Секретарша перевела и приветливо улыбнулась мне.
— По правде говоря, я тоже удивлена, — сказала она. — Кстати, вы и не похожи друг на друга…
— Это мое единственное утешение, — ответил я.
Хотя Бистра оживленно болтала с отцом, она все же успела кольнуть меня предостерегающим взглядом, но отец ничего не слышал. Пожилой и более любезный иностранец спросил:
— Что же будут пить наши юные гости?
— Я предпочитаю виски, — ответил я.
— О, вы говорите по-английски?
— Если это можно назвать английским.
— Болгары на редкость скромный народ! — убежденно заявил он.
Отец, видимо, догадался, о чем идет речь, и хмуро поглядел на меня.
— Не можешь обойтись без виски! — пробурчал он. — Будто не знаешь, что за него надо платить валютой…
— Знаю!.. Но не говори этого слова, иначе они поймут…
И они, действительно, поняли.
— О, валюта не имеет значения, — сказал пожилой. — Было бы хорошее виски…
— Лучшее здесь — «Куин Эн», — посоветовал я.
— Чудесно! — сказал пожилой.
Когда мы пригубили виски, Бистра подошла ко мне.
— Если ты не будешь держаться прилично, я больше никуда с тобой не пойду, — сказала она вполголоса.
Мне этот тон был хорошо знаком, хотя она редко прибегала к нему.
— Ладно! — сказал я.
— И пригласи секретаршу.
— Ладно! — сказал я.
Секретарша танцевала прекрасно. Но настроение у меня было так испорчено, что я молчал как пень, хоть и понимал, что выгляжу неотесанным. Тогда секретарша заговорила первая:
— Вы отлично танцуете.
— Очевидно, потому, что ни к чему больше в жизни не способен, — ответил я.
— Не скромничайте, — улыбнулась она. — Вы прекрасно говорите по-английски… Это произвело на них впечатление.
Разумеется, Бистра неплохо воспользовалась моим отсутствием. Я видел, как она мурлыкает, как она оплетает отца сетью улыбочек и взглядов. И старый дурак попался на удочку — раскраснелся и расхорохорился, точно молодой боров. Чтобы не злиться, я увлек секретаршу на другой край дансинга. Она окончательно вошла во вкус танца; от ее округлой фигуры веяло теплом и радушием. Постепенно у меня вылетели из головы и Бистра, и вся эта чертовщина. На душе стало легко, теплота прикосновения словно проникала в меня, даже голова немного закружилась. Не знаю: ее доброта или мягкое, податливое тело так опьянили меня, но и того и другого мне в жизни страшно не хватало.
Затем мы уже одной компанией снова пили виски. Пожилой иностранец прилип, как корабельная ракушка, к Орхидее. Другой взял курс на секретаршу, но она деликатно удерживала его на расстоянии, ища у меня сочувствия своей милой улыбкой. Я не решался снова пригласить ее танцевать, — мне было стыдно за только что испытанное чувство. Зато отец мой уже запросто танцевал с Бистрой. Я видел, как его пальцы, будто корни, врастают в ее спину.
Потом мы танцевали твист. Никто из нас не осмелился бы начать, но одна подвыпившая рыжая немка разожгла страсти. Бистра танцевала с Жоро, а я с Орхидеей. Обе танцевали с огоньком, и лишь дурак сказал бы, что твист им не к лицу. Развеселившийся оркестр заполнил зал ликующими звуками. На миг передо мной мелькнула возмущенная физиономия отца, и это еще больше раззадорило меня. Потом мелодия стала стихать, и гости, вскочившие, чтобы лучше видеть, снова расселись по своим местам. Последнее, что я заметил, было добродушное любопытство во взгляде человека из отдельного кабинета. Это меня немного успокоило. Когда мы вернулись к столику, отец старался не глядеть на меня.
Потом мне стало плохо. Я пошел в туалет и принял кое-какие меры. Но ничего не помогло. Я долго стоял, шатаясь из стороны в сторону, глядя на свою позеленевшую физиономию в зеркале. Когда я вернулся, Бистра оттащила меня к нашему столику. Оркестранты уже ушли; официанты рассчитывались с последними посетителями. Было очень душно, блеск ламп слепил глаза. Бистра сидела рядом, мрачно отвернувшись от соседнего столика. Я хотел было взять ее за руку, но она сердито вырвалась.
— Выпей немного минеральной! — сухо сказала она.
Часть жидкости пролилась мне на рубашку. Очевидно, у меня был очень жалкий вид, потому что она добавила уже гораздо мягче:
— Раз не можешь пить — не пей!.. Посмотри на отца… Думаешь, он меньше выпил?
Дальше у меня начались провалы в памяти. У машины лейтенант-автоинспектор предупредил Румена, что сразу же отберет у него права, если тот попытается сесть за руль. Кто-то предложил переночевать в гостинице.
— Я должна вернуться! — решительно заявила Бистра.
Откуда-то из мрака возник отец. Очевидно, он слышал наш разговор, потому что предложил нам подождать, пока он вернется. Вряд ли он старался ради меня или заросшей рожи Владо. Когда он сел в машину, я заорал:
— А почему у него не отбираете права!.. Он тоже пил!
Друзья стали толкать меня локтями. Милиционер хмуро посмотрел на меня, но все же подошел к отцу. Перекинувшись с ним парой слов, он козырнул и ушел.
— Ты просто невозможен! — с яростью воскликнула Бистра. — Убирайся отсюда!
Я пошел на веранду — ближе к звездам. На те, что над головой, страшно было смотреть — мороз подирал по коже при мысли о ледяном мраке, в который они погружены. А звезды под ногами казались теплыми и близкими. Они мигали. И, видно, ни черта не понимали в своем деле, потому что все рассыпались кто куда. А мне хотелось, чтоб они выстроились и прошли мимо меня торжественным маршем. Но звезды даже не шелохнулись, равнодушно мигая мне в глаза. Я разозлился, орал и плевал на них, но они не обратили на это никакого внимания. Тогда я заплакал. Звезды размазались по небу и погасли. Когда я открыл глаза, река огней текла передо мной, вниз от Княжева, вливаясь в водоворот в центре города. И дальше были огни, и еще
