Наум Фогель - Капитан флагмана
Немало мертвых довелось видеть Андрею Григорьевичу на своем веку, но то, что он увидел, войдя вслед за старухой в квартиру убийцы, потрясло. Особенно темно-вишневый студень на полу у тела мертвой женщины и следы детских ножек - около стола, в углу у телевизора, около кровати. Дети лежали поперек дивана-кровати: мальчишка чуть наискосок, а девчурка - навзничь. Убийца висел в туалете. Конец веревки привязан к изгибу канализационной трубы над унитазом.
"Чего это мне в голову пришел тот случай? - подумал Багрий. - Ах да, Назар Фомич. Жена и двое детей... Ассоциация по сходству... Как это он спросил - имею ли право след на земле оставлять? К чему это он спросил? И что это он бормотал о каком-то мордастеньком полицае?.. Надо все же что-то делать с этим Каретниковым".
21
Сдача завода была для Матвея Романова пустой формальностью. Комиссия подготовит все документы, он подпишет - и дело с концом. Если бы не выходной, все завтра и закончилось бы. Завод будет продолжать свою работу, только он один останется не у дел. Потом начнется "перетасовка". Бунчужный станет менять начальников цехов, руководителей отделов и служб. Главному инженеру, технологу и еще многим другим придется или уходить, или соглашаться на иную работу. А он ничем уже не сможет помочь...
"Не надо бы мне сегодня ссориться с Бунчужным, - подумал Матвей Семенович. - Сколько раз я давал себе слово не горячиться, не выходить из себя. Бунчужного небось из себя не выведешь, а я вот..."
Меньше всего хотелось ему уезжать куда-то. Он родился и вырос здесь. Отсюда в сорок первом ушел на фронт. Сюда вернулся после победы. Все было дорого и близко здесь - и город, и Вербовая, плавни, таинственные озера, обрамленные буйной зеленью. С детства сжился с этой красотой.
"Много бы дал, чтобы этого утреннего разговора с Бунчужным не было, думал Матвей Семенович. - Пойду к Ване, хоть душу отведу".
С детства братья были очень дружны. Если один попадал в переделку, другой спешил на выручку. Потом их что-то разделило. Может быть, вышло так потому, что Матвей пошел в кораблестроительный, а Иван - по литературной части.
Воевали они на разных фронтах. Когда повстречались уже после войны, на младшем лихо сидела добротная офицерская шинель с погонами майора, а Матвей дальше старшего лейтенанта не пошел. Да и с фронтовыми наградами у него было не густо: одни медали, хотя всю войну - на передовой.
Матвей радовался успехам брата, аккуратно вырезал его очерки, статьи, даже мелкие заметки, бережно хранил в отдельной папке. Иван Семенович узнал об этом от золовки, был тронут до глубины души. Встречались они редко. Но и теперь, если у кого была беда, другой спешил на выручку, как в детстве.
Однако отношение Матвея к писательскому таланту брата вскоре изменилось. Произошло это спустя год после начала строительства Очеретянской ГЭС. Иван тогда работал специальным корреспондентом одной из республиканских газет. Надо было срочно сделать очерк, связанный со строительством этой ГЭС. До нее от города - около ста километров. Была промозглая осень. Дороги развезло. Машина вскоре застряла в одной из колдобин. Неподалеку - еще несколько, со срочными грузами для стройки. Иван Семенович решил вернуться: "Поеду завтра, пароходом". Возвращаться пришлось пешком. Рядом шагал, подставляя совсем еще молодое лицо холодному ветру и дождю, инструктор обкома комсомола. Он рассказал, что в одном селе, расположенном вдоль трассы, колхозники организовали специальные бригады, которые помогали застрявшим грузовикам выбраться из болота, ремонтировали автостраду.
В город вернулись уже поздно вечером. Иван отправился к брату - дома было неуютно, а главное, не топлено. Переодевшись в сухую одежду брата, которая была ему как раз по плечу, и поужинав, он, расхаживая по кабинету, стал сетовать на свою неудачу - очерк нужен газете до зарезу.
Потом вдруг остановился, хитровато подмигнул брату, попросил бумаги, сел за стол и в каких-нибудь сорок-пятьдесят минут набросал очерк. Через несколько дней этот очерк появился в печати. В нем рассказывалось, как специальный корреспондент газеты Иван Романов выехал с особым заданием на стройку. Описывалась осенняя распутица, грузовики, застрявшие на трассе, ругающиеся шоферы. Надо возвращаться обратно в город. Пешком. И вдруг - люди с лопатами, повозки с гравием и бревнами, трактор. Это колхозники из ближайшего села пришли на выручку. Заканчивался очерк описанием того, как автор, наперекор стихии, добирается на стройку.
- Не думал я, что это иногда вот так делается, - сказал Матвей.
- Важно увидеть ростки нового. Увидеть и показать, - улыбнулся Иван.
Матвей промолчал тогда, но коллекционировать очерки и статьи брата перестал.
Иван Семенович обрадовался приходу брата, усадил за накрытый уже стол, сел рядом и попросил рассказать о том, что случилось. Только со всеми подробностями уже. Матвей рассказывал не торопясь и о приказе министра, и о досадном разговоре с Бунчужным.
- Подожди, он еще и другие судостроительные и судоремонтные тоже под себя загребет, некоронованный король Крамольного острова.
Матвей Семенович усмехнулся:
- Думаешь, очень ему нужен мой завод?
- Нужен!
- Хомут на шею!
- Ничего, у него шея крепкая. Ему размах нужен. Масштабы. Высшая категория по объему работ.
Матвей Семенович покачал отрицательно головой. В этом движении была покорность. Не протест, не отрицание, а покорность своей судьбе. И это взбесило Ивана Семеновича.
- Ты всегда и все готов прощать, - произнес он со злостью.
- Что прощать? - с недоумением посмотрел на него Матвей Семенович.
- Все. То, что он на твоих плечах к Ленинской премии добрался. И к своей Золотой Звезде. И то, что он к славе своей по трупам шагает.
- Неправда это, Ваня, и о моих плечах, и о трупах... Собачий бред.
- Нет, правда! Чему ты улыбаешься?
- Вспомнил твой очерк о застрявших грузовиках.
- Хороший очерк. На конкурсе - второе место. И премия... За плохой очерк такую не дают.
- Но твоя-то машина так и осталась в колдобине. И домой ты пешком топал по грязи. Промок насквозь.
- Правдоискатель, - с презрением в голосе сказал Иван Семенович. Ничего, я с этим королем при первой же возможности счеты сведу. Мне бы только факт. Хоть какой-нибудь фактик. А я уж его, этот факт, Бунчужному воткну! И за свою обиду, и за твою расплачусь.
- Нет, Ваня, моя обида не в счет. Мне на себя обижаться надо. А он прав.
- В чем прав? - глядя исподлобья на брата, спросил Иван Семенович.
- Во всем. И в том, что с людьми работать я не научился. И в том, что от меня в электросварочной лаборатории больше проку будет, чем в директорском кресле.
- Экий же ты, Тюха-Матюха. Давай выпьем. - Они выпили по рюмке, закусили. - Ни самолюбия у тебя, ни гордости, - продолжал горячиться Иван Семенович. - Знаешь, что я бы сделал на твоем месте?.. Поехал бы в министерство, взял бы судостроительный, какой дадут. Пускай самый завалящий. Взял бы его и вытащил на первое место. Назло Бунчужному.
- Да не станет он злиться из-за этого. Радоваться будет. Когда узнает, поздравительную телеграмму пришлет. От чистого сердца.
- Тогда поди извинись перед ним за то, что утром нагрубил.
- Не вмешивайся ты в наши дела, Ваня. Я ведь к тебе не за помощью пришел. Так просто - душу отвести.
- Ладно. Твое дело. А своей обиды я ему никогда не прощу.
- Злой ты, Ваня.
- Добренького затопчут, как тебя, правдолюба.
- А что, я ведь и в самом деле правду люблю.
- Я - тоже. Только у меня о ней другое понятие. Ты же готов любой факт за правду считать.
- А факт он и есть правда.
- Горький учил выщипывать несущественное оперение факта, не совать курицу в суп вместе с перьями.
- Я не о перьях, Ваня, - о курице. Она и под перьями курица. Курица, а не утка.
...А в это время Тарас Игнатьевич ходил по небольшому, уютному кабинету Багрия и рассказывал о том же - о своем утреннем разговоре с Романовым. Он проводил Джеггерса, возвратился на завод, убедился, что судно уже переведено в док-камеру и скоро всплывет, что все работы идут по графику, и только после этого отправился к Андрею Григорьевичу. Он хотел расспросить подробно о Валентине, но боялся этого разговора. И потому оттягивал его.
Он остановился у стеллажа с книгами, взял одну, неторопливо перелистал, поставил на место, тут же взял другую, полистал не спеша и тоже поставил.
Багрий живо интересовался заводом, потому что руководил им Тарас Игнатьевич, отца которого - старого доктора Бунчужного - Андрей Григорьевич почитал за своего учителя.
- Хотелось мне как лучше, а вышло плохо, - сетовал Тарас Игнатьевич, листая очередную книгу. - Он, конечно, считает меня кругом виноватым. Но я не держу зла на него. Обидно только, что никак понять не может... Будто оглох и ослеп. Он с первых дней был убежден, что справляется с работой. А его инерция вывозила. До него заводом руководил деловой мужик. Неспроста в министерство забрали. Не заметил Матвей Семенович, что на инерции держится... А я видел. Говорил ему.
