Леонид Андреев - Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915
Эмиль Грелье. Пьер!.. послушай меня, мой мальчик. Об этом говорят только ночью, когда одни со своей душой, — и она это знает, но ты еще нет. Ты знаешь, Жанна?
Жанна (вздрогнув и открывая глаза). Да. Я знаю, Эмиль.
Эмиль Грелье. Жизнь поэта не принадлежит поэту. Кровля, которая кроет головы людей, вот эти стены, которые их защищают — все призрак для меня, и жизнь моя не мне принадлежит. Я всегда далеко и не здесь, я всегда там, где меня нет. Ты думаешь найти меня среди живых, а я мертв; ты в смерти боишься найти меня немым, холодным, обреченным тлену — а я живу, я громко пою из гроба! Та смерть, что делает безгласными людей, что налагает печать молчания на самые бойкие уста — поэту возвращает голос. Мертвый, я говорю громче, чем живой, мертвый — я живу! И мне ли — подумай, Пьер, мой мальчик! — мне бояться смерти, когда в самых упорных поисках моих я не мог найти границы между смертью и жизнью, когда в чувстве моем я смешиваю их воедино… как два крепких, божественных вина! Подумай, Пьер, мой мальчик.
Молчание. Эмиль Грелье улыбаясь смотрит на сына, закрывшего лицо руками. Совершенно спокойна по виду женщина и неторопливо переводит глаза с плачущего сына на мужа.
Пьер (открывая лицо). Прости меня, папа.
Жанна. На тебе розу, Пьер… а когда она осыпется и завянет, сорви другую: она будет пахнуть, как эта. Ты глупенький мальчик, Пьер, но ведь и я глупая тоже, хотя Эмиль так добр, что думает другое. Вы будете в одном полку, Эмиль?
Эмиль Грелье. Нет, едва ли, Жанна.
Пьер. Тогда уже, папа, лучше в одном. Я это устрою, папа, — ты позволишь? И я тебя поучу ходить, — ведь я буду твоим начальством.
Эмиль Грелье (улыбаясь). Хорошо.
Жанна (идет, негромко напевая). …Лишь ореол искусств венчает — закон, свободу, короля… Кто это? Ах, это ты. Смотри, Пьер, вот девушка, которую ты хотел видеть. Войди, войди, дитя мое милое, не бойся, войди. Его ты знаешь, это мой муж, он очень добрый человек и не обидит тебя, а это мой сын, Пьер. Дай ему руку.
Вошла девушка, худенькая, очень бледная, красивая. На ней черное платье, прическа ее скромна, как и движения. В больших глазах застывший испуг и тоска. Следуя за ней, из той же двери показываются: горничная Сильвина, пожилая добрая женщина в белом чепце, м-м Генриетта и еще какая-то женщина — домочадцы и слуги Грелье. Останавливаются у порога и с любопытством следят за девушкой; пожилая женщина плачет, глядя на нее.
Девушка (протягивая руку Пьеру и приседая). О, это солдат. Будь добр, солдат, скажи, как пройти мне к Лонуа? Я потеряла дорогу.
Пьер (смущенно). Я не знаю, мадемуазель.
Девушка (печально оглядывая всех). Кто же знает? Мне пора идти.
Жанна (осторожно и ласково усаживая ее). Сядь дитя мое, отдохни, моя милая, дай оправиться твоим бедным ножкам. Пьер, у нее изранены ноги, но она все хочет идти.
Пожилая женщина. Я хотела удержать ее, мосье Пьер, но ее нельзя удерживать. Если перед нею закрыть дверь, бедняжка начинает биться о стены, как залетевшая ласточка. Бедная девочка!
Вытирает слезы… Со стороны сада, в наружную дверь вошел Франсуа и, отворачиваясь, снова занялся чем-то у цветов. Искоса следит за девушкой; видны его мучительные усилия что-нибудь услышать и понять.
Девушка. Мне надо идти.
Жанна. Отдохни у нас, дитя мое. Зачем уходить? Ночью так страшно на дорогах. Там в черном воздухе вместо наших милых пчел жужжат пули, там бродят злые люди, злые звери. И никто тебе не скажет и никто не знает, как пройти к Лонуа.
Девушка. А ты разве не знаешь, как пройти мне к Лонуа?
Пьер (тихо). Что она спрашивает?
Эмиль Грелье. О, можешь говорить громко, она слышит так же Мало, как и Франсуа. — Селенье, которое сожгли пруссаки; прежде там был ее дом, а теперь только развалины и трупы. Нет дороги к ее Лонуа!
Девушка. И ты не знаешь? Никто не знает. Я всех спрашиваю, и никто не может сказать, как пройти мне к Лонуа. Мне надо торопиться, меня ждут. (Быстро встает и подходит к Франсуа.) Скажи, ты добрый, ты не знаешь, как пройти мне к Лонуа?
Франсуа исподлобья смотрит на нее; молча поворачивается и выходит, сильно горбясь: есть волчье в его походке.
Жанна (снова усаживая ее). Сядь, девочка моя милая. Он также не знает.
Девушка (печально). Я спрашиваю, а они молчат.
Эмиль Грелье, Вероятно, она спрашивает и трупы, которые лежат на полях и в канавах, как пройти ей к Лонуа.
Жанна. На руках и одежде ее была кровь. Она ходит ночью. Отдохни, моя девочка, вот я обниму тебя, и тебе будет хорошо и спокойно. Деточка моя!
Девушка (тихо). Скажи, как пройти мне к Лонуа?
Жанна. Да, да, пойдем. Эмиль, я пройду с ней в мою комнату, там она спокойнее. Идем, моя милая, вот я обниму тебя. Идем.
Выходят обе; вместе с ними и остальные женщины. Эмиль Грелье и Пьер одни.
Эмиль Грелье. Какое-то Лонуа! Какое-то тихое местечко, которого никто не замечал, дома, — деревья и цветы. Где оно теперь? Кто знает к нему дорогу, Пьер, — это душа нашего народа бродит среди ночи и спрашивает трупы, как пройти ей к Лонуа! Пьер, я больше не могу! Меня душат ненависть и гнев. О, плачь, народ германский, — горька будет участь твоих детей, страшен будет твой позор перед судом свободных народов!
Занавес
Третья картина
Ночь. В глубине направо темный силуэт виллы Эмиля Грелье, ее характерный угол. Ближе, среди деревьев, небольшая привратницкая, завитая плющом; в окне тусклый свет. У чугунной ограды, за которой даль, собрались испуганные женщины и смотрят на далекий пожар. Кровавое, беспокойное зарево охватывает почти все небо, и только в зените небо темнеет по-ночному. Отсветы зарева падают на предметы и людей; дают жуткие отражения в зеркальных стеклах немой и темной виллы. Голоса звучат сдержанно и робко; частые паузы и продолжительные вздохи.
Женщин три.
Генриетта. Боже мой, Боже мой, как это ужасно! Горит и горит, и нет конца огню.
Вторая женщина. Вчера горело дальше и там, а сегодня ближе. Оно становится ближе, о Господи!
Генриетта. Горит и горит, и нет этому конца. Сегодня днем солнце было как в тумане.
Вторая женщина. Все горит, а солнце гаснет. Теперь ночью светлее, чем днем.
Сильвина. Мне страшно!
Генриетта. Молчи! Молчи, Сильвина. Молчание.
Вторая женщина. И ничего не слышно. Что там горит такое? Если закрыть глаза, то можно подумать, что ничего и нет. Так тихо! — Даже собаки не лают.
Генриетта. А я и с закрытыми Глазами все вижу это. — Смотрите, как будто бы сильнее!
Сильвина. Ой, мне страшно!
Вторая женщина. Где это может гореть?
Генриетта. Не знаю. Горит и горит, и нет этому конца. Может быть, там уже все погибли. Может быть, там делается что-то такое ужасное, а мы смотрим и ничего не знаем.
Тихо подходит четвертая женщина.
Четвертая женщина. Здравствуйте.
Сильвина (сдержанно). Ой!
Генриетта. Ой, вы нас напугали. Здравствуйте, соседка.
Четвертая женщина. Здравствуйте, мадам Генриетта. Ничего, что я пришла, очень страшно дома. Я так и догадалась, что вы не спите и смотрите. От вас хорошо видно. Вы не знаете, где это горит?
Вторая женщина. Нет. И ничего не слышно, какая тишина!
Генриетта. Горит и горит. — Про вашего мужа ничего не слыхали?
Четвертая женщина. Нет, ничего. Я уж и плакать перестала.
Генриетта. А с кем же сейчас ваши дети?
Четвертая женщина. Одни. Они спят. Это правда, я слыхала, что мосье Пьера убили?
Генриетта (волнуясь). Вы подумайте: я не знаю. Я просто не понимаю, что это такое. Вы знаете, что в доме теперь никого, и мы боимся там спать…
Вторая женщина. Мы все трое спим здесь, в привратницкой.
Генриетта. Я и днем боюсь туда заглядывать: такой большой и такой пустой дом! И мужчин нет никого, ни одной души…
Четвертая женщина. Это правда, что Франсуа ушел стрелять пруссаков? Я так слыхала.
Генриетта. Может быть, все говорят, но мы не знаем. Он скрылся тихо, как мышь.
Четвертая женщина. Его повесят, таких вешают пруссаки.
Генриетта. Постойте, постойте — и вот сегодня из сада я слышу, что телефон в доме звонит, и, вероятно, уже давно. Я так испугалась, а потом все-таки пошла… И вы подумайте! Кто-то говорит: мосье Пьер убит!
