Наталья Решетовская - В споре со временем
Мне же эта пьеса нравилась. Неубедительным и лишним я считала только желание Алекса остановить развитие науки.
Теперь я понимаю, что для меня немалое значение имело то обстоятельство, что за многими персонажами пьесы вставали живые и близкие мне люди.
Так, Маврикий - это, в значительной степени, мой дядя В. К. Туркин. Тут и многие детали его биографии, и черты характера, и трагическая коллизия - разлука с дочерью, которую он столько лет не знал. Дочь Маврикия Альда - во многом моя двоюродная сестра Вероника.
Создавая образ Филиппа, Солженицын видел Николая Виткевича. Но образ был страшно гиперболизирован, наделён стократным честолюбием и стократными успехами в жизни. Он чуть ли не корифей науки, в то время как Виткевич в жизни был в ту пору лишь новоиспечённым кандидатом химических наук.
И, наконец, Алекс - во многом мой муж.
Генерал, Тербольм, Синбар и всё остальное "учёное" окружение Филиппа придуманы.
Имена, фамилии - на неопределённый иностранный лад, чтобы дать почувствовать, что действие происходит в середине XX века где-то "на нашей планете". Из-за того же в пьесе "нейтральный", почти плоский язык, на чём автор потерял очень много.
Н. П. Акимов, руководитель ленинградского Театра комедии, которого Солженицын попросил вынести решение, "достойна ли эта пьеса сцены, или печати, или печки", ответил: "Пьеса Ваша мне понравилась". Но... посоветовал обратиться к вахтанговцам...
Гораздо откровеннее директоров театров и режиссёров высказался один наш приятель: "Читал с интересом, но второй раз не читается. И дело совсем не в женских образах, а в странном драматургическом мышлении автора".
Разрешения житейского конфликта в пьесе, действительно, не происходит. Герои настолько абстрагированы от живой жизни, что и рассуждения их потому, вероятно, глубоко и не задевают читателей, а значит, и не задели бы зрителей. Что касается, главным образом, Алекса, то он запрограммирован для выступления в качестве "рупора авторских идей". К тому же, если у Филиппа есть какая-то житейская программа, пусть даже неправильная, то у его антипода - "положительного" героя Алекса есть только негативная житейская программа: отрицаю это, не хочу того! Ему нужны чисто абстрактные вещи. Когда Алекс берётся за "кибернетический социализм", то ждёшь, что и в этом он быстро разочаруется.
Сейчас следует добавить, что эти абстрактные идеи совести и добра оказались и у самого автора довольно нежизнестойкими.
Придёт время, и он допустит, что совесть есть "чувство факультативное", что, оказывается, можно "и нарушить обещание и использовать во вред доверчивость!"
* * *
Чтобы писать, чтобы написать всё, что задумано, а может, и сверх того,- нужно во что бы то ни стало быть здоровым! Нужно хорошее самочувствие. В здоровом теле здоровый дух!
Обычные занятия утренней гимнастикой, конечно, не устраивали Александра. Он требовал и здесь чего-то отличного от того, чем занимаются все или многие. И вдруг пришли... йоги!
Увлечение йоговством пришло к нам от Панина, которым тот просто упивался.
Солженицын отдавал должное тому, что Панин уже делает 900 полных дыханий в сутки, многие часы ходит на лыжах только "на полных дыханиях", каждый день после работы продол-жительно стоит на голове, считая удары метронома, но в результате врачи констатировали "предынфарктное состояние и обещали II группу инвалидности".
До инфаркта дело не дошло, но однажды после длительного "йоговского" голодания Панин всё-таки угодил в больницу. Как питается он сейчас в Париже и стоит ли по вечерам на голове,- не ведаю...
Что же касается Александра, то хотя и с меньшим энтузиазмом, но свой комплекс "йоговских" упражнений он по утрам, вероятно, и сейчас продолжает.
* * *
С осени 1959 года мы жили уже без соседей. Летом мы перевезли из Ростова тётю Нину и тётю Маню. Тётушки в Ростове жили одни. А ведь им было уже за 70! Всё трудней становилось вести хозяйство, обеспечивать себя самым необходимым. А тётя Нина после Экибастуза и Кок-Терекской ссылки стала и для Сани совсем родной.
Поездка за тётушками осталась у нас в памяти не только благодаря сборам, хлопотам, контейнерам, старинной мебели, которую не пропускали двери, и она опускалась во двор через окна и соседский балкон. У нас произошло много радостных и душевных встреч. Самая главная - с Виткевичами: уже во множественном числе!
У Николая подходила к концу работа над диссертацией. Параллельно он успевал участвовать в жарких научных спорах с "авторитетами".
Правда, в эти дни ему пришлось проявлять себя в другом качестве: самоотверженного, безотказного грузчика.
Встречаясь с Николаем и его женой Эгдой, Эмилем Мазиным, мы чувствовали себя совсем молодыми, будто бы не было ни войны, ни разлук, будто бы мы - ещё студенты. Не мешало даже то, что студенткой была уже дочка Мазиных Наташа, та самая, которую я видела крохотной на пристани в Баку во время нашего с мамой бегства от немцев в 1942 году.
Отныне мы владельцы всей квартиры. Будем с мужем жить в комнате, которая раньше принадлежала соседям: она вдвое больше той, которую мы занимали прежде.
Моя мама по-прежнему - хранительница семейного очага. Тёти стали её помощницами. На мне хозяйственных дел мало. Но уж обязательно каждую осень солю, мариную. Закупоренные банки с огурцами, помидорами, даже сливами не переводились зимой в нашем подзоле. А в буфете - запас свеженаваренного мамой варенья, особенным любителем которого был муж. На муже - заготовка на зиму картофеля, овощей, дров, их пилка и колка. Сначала его напарником по пилке дров был дворник моего института, Павел Алексеевич, а потом стала я. Почему не пробовала раньше? Очень даже приятно и не так уж трудно! Любим считать с мужем, сколько движений туда-сюда требуют особенно толстые брёвна...
Ещё мой муж - наш домашний врач, как мы все его полушутя-полусерьёзно называем. Пишу как-то Зубовым: "По предписанию Сани (наш всеми признанный домашний врач!) мы обе (я и тётя Нина) для поднятия сил пьём левзею экстракт какой-то травы".
От головных болей муж одно время лечил меня модным "стимулином", капая его мне по каплям на темя.
Чтобы быть ещё более уверенным в себе, весной 1960 года Александр Исаевич купил "Справочник практического врача".
И здесь, как во многом, как во всём, у Солженицына - желание независимости! Рационализация! Проявление самостоятельности! Всё хочу и должен делать сам! Ни с кем не быть связанным! Ни от кого не зависеть! Не обращаться ни в какую поликлинику! Быть, наконец, до конца уверенным в диагнозе! Раз его ставишь сам - тут уж уверен!..
И во всех прочих случаях Александр Исаевич предпочитает ни от кого не зависеть! Ну, а как быть, если жена не всегда соглашается ограничивать себя в покупках? Девиз "Надо не много зарабатывать, а мало тратить", прямо скажем, ей не всегда бывает по душе... Приходится иногда сдаваться. "Наташа "развратила" меня в том смысле, что притупила мою бдительность к копейкам и даже рублям",- жалуется муж Зубовым.
А уж когда жена решила отметить свой дополнительный заработок от чтения лекций в медицинском институте покупкой большого ковра, то Александр приуныл и объявил, что приобретение вещей - "это бесконечный и ненасыщающий процесс, он приводит только к подавлению духа".
Впрочем, всё это не так уж важно... Мы живём с мужем душа в душу. Поздравляя Зубовых с очередной годовщиной их брака, Александр писал в 1960 году, что только старея, мы начинаем понимать этот новый вкус выдержанного брачного напитка - "не беззаботного шампанского юности, а вызренного янтарного напитка, сока тёплого сердца и ясного разума".
Есть тут, правда, немножко и рисовки. Ведь мы ещё вовсе не чувствуем себя пожилыми, особенно когда садимся на свои велики или становимся на лыжи...
* * *
Надо было пополнить пробелы в знании мировой литературы. Александр Исаевич раздобыл "Литературную энциклопедию". Том за томом очень внимательно читал биографии писателей, разбор их произведений. Всё самое главное, что относилось к данному писателю, записывалось на отдельном, чаще всего тетрадном листе, который потом помещался в специальную папку.
Ещё в ссылке Александр завёл музыкальную (в общей тетради) и литературную (в тетрадных папках) коллекции. Записи на отдельных листах, посвящённые тому или другому писателю, складывались им в алфавитном порядке в папки "Русская литература", "Советская литература", "Западная литература". Теперь эти папки стали всё более распухать. Работа оказалась чрезвычайно трудоёмкой. Но ещё больше времени понадобилось бы для прочтения всех тех произведений, о которых Александр Исаевич всё же смог составить хотя бы общее представление.
Александр Исаевич стремился читать лишь то, что считалось литературными образцами.
Переехав в Рязань, муж дал оценку всем книгам моей, тогда весьма скромной, библиотеки. В результате был составлен план "Исчерпания библиотеки".
