Бумажные летчики - Турбьерн Оппедал
Я долго разглядываю серебряного Павла. Статуя датируется примерно 1650 годом. Если бы такое сделали сегодня, это сочли бы проявлением дурного вкуса и едва ли не богохульством. Но историзм добавляет ей бескомпромиссной убедительности и дает право на почитание. Каждый год в феврале статую проносят по улицам. В первобытную эпоху произведение искусства из-за абсолютного преобладания его культовой функции было в первую очередь инструментом магии, пишет Вальтер Беньямин. Техническая репродуцируемость произведения искусства впервые в мировой истории освобождает его от паразитарного существования на ритуале. Появилась возможность наслаждаться им вне контекста – в виде аудиозаписи, отпечатка или открытки. Но здесь, в непосредственной близости от реликвии, мне вдруг приходит в голову, что это имеет и обратную силу. Мы уже не можем всерьез воспринимать драматизм немого кино – и точно так же ритуал со временем теряет свою убедительность.
Проблема здесь не в технике печати и не в фильме. Помню, как-то С сказал мне: когда в образце барочной иконографии ты видишь натуралистичный фильм ужасов, это значит, ты превратил свой мозг в камеру.
170. Кстати, это был не первый раз, когда мои пути пересеклись с Вальтером Беньямином. Как-то летом, отдыхая в каталонском городке под названием Портбоу, я буквально споткнулся о его могильную плиту. Тот факт, что марксисту, еврею и к тому же самоубийце сподобились поставить надгробие на кладбище, принадлежащем римско-католической церкви, внушает некое подобие надежды на примирение. В бегах от гестапо мы все равны. Начался дождь, и я повернул назад. За воротами кладбища я обнаружил вход в уходящий под землю коридор, бункер из изъеденного соленой водой металла, и любопытство увлекло меня вниз по ступеням. В конце спуска я обнаружил стеклянную стену, за которой было видно только море. Приближаясь к нечеткому отражению, изрезанному дождями и ударами волн, я заметил буквы, высеченные в стекле, они складывались в цитату:
Труднее чтить память безвестных, чем знаменитых. Течение истории освящено памятью безымянных.
Вальтер Беньямин, «О понятии истории»
171. Теория о Валлеттском кодексе зародилась в дядиной голове как-то раз во время прогулки вдоль побережья. Он долго стоял на тропинке у известняковых скал вокруг бухты Сейнт Питерс Пул и разглядывал ползучие водоросли, которые постепенно окрасили камень над водой в зеленый цвет. Все подвержено влиянию окружения, понял он, точно так же гвоздика меняет цвет, если ее поставить в вазочку с чернилами. Проведя на Мальте в общей сложности пятнадцать лет, он должен был целиком и полностью стать мальтийцем: плоть, кость и волосы состояли бы из белков, полученных телом из томатной фтиры и рыбной капонаты.
Другими словами, нет принципиальной разницы между осознанным и неосознанным существованием. Человеческое тело адаптивно, пластично, и – в буквальном смысле – впитывает в себя окружающую среду. Это видно во всем, считал он. Пальцы гитаристов сформированы колками, у танцовщиков – изогнутые, деформированные пальцы ног, у чиновников спина скрючена в форме вопросительного знака. У рабочих кожа часто бывает словно припорошена металлом, и дело тут не только в черной работе. Просто со временем они сами становятся немного машинами. Валлеттский кодекс был документом о единстве всех вещей, сказал он, гораздо более радикальным, чем могли вообразить себе пантеисты или анимисты.
Должно быть, он часто чувствовал, что лежащая на тарелке жареная рыба с укором смотрит на него, но ему никогда не приходило в голову, что нож и вилка в таком случае тоже соучастники.
172. Словарь путешественника: пластичный. Кое в чем твой дядя прав. Всегда можно повернуть назад. Создать новые связи в своем мозге. И ты всегда – в любой момент – можешь найти новую тему, в которую захочешь углубиться. Никогда не поздно. И это может быть что угодно, где угодно. Ты можешь решиться на это в одночасье – бросить все, чем был занят, и посвятить остаток своей жизни исследованию пиренейских пещер или изучению традиций устного фольклора у тлинкитов на Аляске, или в совершенстве овладеть стрельбой из лука, или постигать искусство выращивания огорода, полностью лишенного сорняков. Это твой выбор, твоя привилегия. Что угодно, где угодно. Тебе не нужно иметь талант или обладать какими-то особыми возможностями. Не сможешь стать Джоном Ленноном – значит, сможешь Марком Чепменом. Вовсе не обязательно выбирать что-то дорогостоящее или отдаленное. Чтобы стать экспертом по британским детективам, нужен только телевизор. А чтобы начать карьеру педофила, требуется всего лишь пакет карамелек. С помощью обычного ножа можно завладеть чьим-то сердцем или селезенкой. Ты можешь изменить свою жизнь в одночасье. Это возможно. Напиши слова в строке поиска – и получишь возможность.
173. Камера в мозге. Стоя в нише и разглядывая усекновенную главу Павла, я вспоминаю экскурсию по собору Святого Иоанна, на которой побывал днем раньше. У каждого из великих магистров имеется своя часовня, где стоит его бюст, выполненный в интересной технике – что-то между религиозной иконографией и военной пропагандой. Один из бюстов окружен различными военными трофеями. Пьедестал поддерживают две статуи рабов, сгибающихся под его тяжестью, – один азиат с угловатыми татарскими чертами, второй африканец с толстыми карикатурными губами. Другой бюст с двух сторон окружен гламурными пухлыми херувимами – два ангелочка как бы возносят Великого Магистра. Один из них попирает ножкой треснувший череп. Второй топчет тюрбан. Мне это кажется тщательно отрепетированной постановкой, демонстрирующей, что магистр был Наш Человек, суровый и решительный лидер, которому сами боги выдали license to kill[9].
Любопытно, о чем думали строители собора. Серьезность послания плохо сочетается с вульгарной формой исполнения. Как по мне. Не могу себе представить, чтобы сами рыцари не понимали, насколько смехотворно это
