Санитарная рубка - Михаил Николаевич Щукин
Так и произошло,
Проницательным оказался тогда юноша Астахов, впрочем, и до нынешнего времени он своей проницательности и догадливости не растерял и поэтому, ругаясь и матерясь сегодня, не впадал в отчаяние, потому как знал, что выход из поганой ситуации обязательно найдется.
А сначала, совсем недавно, казалось — как умно, красиво и просто придумано! Хоть пальчики облизывай от удовольствия!
Во время очередного пресс-ужина к Астахову подошел корреспондент из «Молодости Сибири» Ленечка Кравкин и, широко улыбаясь, по-простецки попросил уделить ему пять минут для приватного разговора. В иной обстановке Астахов и рта бы не дал ему раскрыть — не по чину вот так, запросто, подходить к заместителю главы администрации области, но здесь, на пресс-ужине, подобное действо дозволялось. Астахов сам придумал такой способ общения с прессой — без всякого официоза, с кофе и пирожками, с бутербродами, а иногда и с сухим вином; демонстративно снимая галстук и пиджак, оставаясь в одной рубашке с широко расстегнутым воротом, он играл роль доступного и одновременно умного человека, который весь тут — как на ладони. Местные журналисты на эти пресс-ужины валили валом. Во-первых, на халяву, а во-вторых, являясь по убеждениям либералами и демократами, они очень любили быть на виду у власти. Все желали стать значимыми, а приближение к власти добавляло, как они считали, этой значимости. Астахов гордился, что видел эту публику насквозь, умел с ней обращаться и одновременно брезгливо презирал, убежденно считая, что любого из них, кто жует бесплатные бутерброды, он может купить с потрохами. И покупал. В кабинете у него, в углу, стоял сейф, закрытый бархатной занавеской, и в этом сейфе всегда лежали деньги, которыми он мог распоряжаться по своему усмотрению. Большая часть этих денег, особенно во время выборов, шла, как он с ехидцей говорил, не вслух, конечно, свободолюбивым и неподкупным представителям прессы. А они, в свою очередь, знал он, не стесняясь, хвалились друг перед другом, что получили очередную финансовую помощь «из-за занавески».
Доставалось из-за занавески много раз и Ленечке Кравкину. Деньги тот брал хватательным жестом, мгновенно накрывал широкой ладонью, и они исчезали столь стремительно и бесследно, что отследить — куда он их засунул? — не имелось никакой возможности. Был Ленечка высок, строен, голубоглаз и имел пышную русую шевелюру — этакий молодец из русской народной сказки. А еще он умел широко и радостно улыбаться, так широко и радостно, что не улыбнуться ему в ответ казалось просто хамством.
Астахов улыбнулся:
— О чем речь пойдет, уважаемый Леонид?
— О выборах президента, — продолжая улыбаться, сообщил Кравкин.
— Даже так? Интересно… Ну, давай отойдем, сядем на диванчик…
Отошли, чтобы никто не мешал, присели, и Кравкин быстро, торопливо заговорил:
— Есть у нас такой поэт, Богатырев, может, слышали?
— Что-то слышал, но, увы, не читал, я больше прозу люблю, прозу жизни. Ну и… Какая связь с выборами?
— Пока никакой. Есть только предложение.
И дальше Кравкин рассказал, что на Богатырева он вышел совершенно случайно — готовил по заданию главного редактора статью о том, как в нынешнее время живут местные писатели и почему никого из них не печатают в Москве. Задание как задание и Кравкин заранее знал, что напишет в своей статье: настоящих писателей в Сибирске нет и никогда не было, они все бездарны, и поэтому в Москве их не печатают. Осталась лишь малость — для проформы встретиться с кем-нибудь из этих писателей. Вот он и встретился с Алексеем Богатыревым, поговорил, и задуманная статья померла, еще не родившись. Оказывается, этот пиит, широко известный только в одном околотке, разыскал, используя архивные документы, редкую старинную икону Семистрельная, которая находилась с первого дня основания в церкви в старинном селе Успенское, нынешнем Первомайске. И Богатырев собирается в ближайшее время ехать за этой иконой. Говорил, что за семьдесят с лишним лет с ней происходили такие удивительные события, которые невозможно придумать даже при самой буйной фантазии. Изначально Кравкин все услышанное пропустил мимо ушей, а затем задумался: может, не стоит возвращение религиозной святыни, свидетельницы совдеповских преступлений, отдавать в руки никому неизвестного местного стихоплета? Нерационально. Ведь из этой истории можно слепить блестящий пиар-ход.
— Повестка не регионального, а федерального масштаба, — говорил Ленечка, приятно улыбаясь и поблескивая голубыми глазами. — Сволочи-коммуняки топтали и распинали православную веру, а вот теперь она возвращается, иногда возвращается чудесным образом — из ниоткуда находится старинная икона! Такой пузырь можно раздуть — все старушки обрыдаются! И за кого пойдут голосовать? За президента или за коммуниста?
— Это же с попами надо все согласовывать — тот еще геморрой… — усомнился Астахов.
— А пообещать, что в честь такого события храм будет построен…
— Тебе, Леонид, в Москву надо, в предвыборный штаб, такие масштабы заворачиваешь, что дух захватывает. — Астахов засмеялся — искренне. Думал при этом: «Вот времена наступили, каждый щелкопер мнит себя супер-пупером, а еще мыслит одновременно, как бы попасть за занавеску…»
— Вы извините меня, Сергей Сергеевич, но идея-то, очень стоящая. Коммунист-то нашего президента давит, сами знаете, а здесь — без проигрыша!
— Ладно, Леонид, я подумаю, если что надумаю — позвоню.
На этом короткий разговор закончился и никакого впечатления на Астахова не произвел. И он забыл про него в тот же вечер.
Но вспомнить пришлось буквально через несколько дней. Неожиданно, как всегда, раздался звонок из предвыборного штаба президента, и разговор сразу, без всякого «здрассьте», покатился на повышенных тонах — соцопросы, проведенные в Сибирской области, показали, что готовность населения голосовать за президента чуть повыше плинтуса.
— Вы там с Сосновским совсем нюх потеряли?! — Телефонная трубка прямо-таки вибрировала от сердитого московского голоса. — Красный пояс решили создать?! Забыли, кто вас на правление поставил? Напомнить?!
Дальше московская выволочка начала перемежаться матом, и Астахов не успевал вклиниться, чтобы вставить хоть одно слово в свое оправдание. Слушал, сжимая потной рукой вибрирующую трубку. Наконец, первый запал московского начальника утишился, и последовал грозный вопрос:
— Как положение будете исправлять? Есть идеи?
— Есть! — громко и четко, словно в армейском строю стоял, ответил Астахов. — Есть одна идея, я хотел посоветоваться…
И без колебаний, даже не успев подумать, чем это может в будущем обернуться,
