175 дней на счастье - Зина Кузнецова
– Мне очень тяжело дался их развод. Представляешь, я впервые говорю это вслух, – сказала Леля. – Обычно я всегда говорила, что все в порядке. И так глубоко-глубоко затолкала свою обиду, что она, как злой кот, забившийся под кровать, теперь не дается, только кусается, если протянуть руки. Я до сих пор делаю вид, что все в порядке. Ничего, что я тебе две недели не звонила, была в путешествии? Ничего, мам, все в порядке. Ничего, что я вместо обещанного пикника поеду с коллегами на рыбалку? Конечно, пап, все окей, я самодостаточная. Вот родители и разленились, считают, что меня все устраивает.
Илья молча кивнул. Леля посмотрела в окно. Уже стемнело, и она не увидела ничего, кроме их отражения.
– Можно я тебя спрошу?
– О чем?
Леля помедлила.
– Где твой отец? На кухне только два стула. И позвонила тогда на набережной твоя мама тебе, а не ему. И вообще, ты его не упоминаешь почти.
Илья долго молчал. Леле стало неловко. Очевидно, вопрос был неуместным и слишком личным.
– Он умер полгода назад, – без эмоций сказал Илья. – Ехал в час пик на машине, на встречку вылетели какие-то парни, полиция сказала, что у того, кто был за рулем, стаж водительский совсем небольшой. Опыта, сказали, не хватило. Так что, знаешь, я предпочел бы, чтобы родители развелись, а не вот так… В общем, ты лучше правда скажи отцу, что думаешь и чувствуешь. Хуже, как я вижу, уже точно не будет. В конце концов, если он адекватный человек, он тебя услышит. Капризы – это тупик. И смерть – это тупик. А все остальное можно решить.
9
На следующее утро весь класс толпился около кабинета биологии. Звонок прозвенел несколько минут назад, а учителя не было.
Леля заправила прядь волос за ухо и дотронулась до плеча Ильи, стоявшего у дальнего окна. Он вскинул голову, и Леле показалось, что во взгляде его мелькнуло тепло, которое бывает, когда нам приятен тот, кто оказался перед нами.
– Как прошло? – спросил Илья.
Леля вспомнила, как пришла вчера домой. Свет горел только на кухне. Папа и тетя Таня пили чай. Тут же лежал и Филя. Увидев Лелю, тетя Таня сразу подскочила, чтобы положить ей еды. Отец только кивнул, но ничего не сказал, а Филя приоткрыл один подслеповатый глаз, чтобы убедиться, что никто посторонний не проник в дом, и заснул снова.
Леля села за стол напротив отца. Решимость, которую она обрела, покидая Илью, вдруг испарилась. Казалось, что сил на откровенный, честный разговор у нее не было совсем. Да и нужен ли этот разговор? Поймет ли ее отец? Или раскричится? Может, оставить все так, как есть. Или не оставлять, но перенести разговор. На потом, когда Леля обретет храбрость.
Тетя Таня поставила перед Лелей тарелку с горячим сырным супом и вернулась на свое место.
Леля никак не могла начать разговор. Речь уже придумалась и была готова сорваться с языка, но губы словно склеились, и все внутри давило, не давало чему-то важному прорваться наружу, как плотина сдерживает огромный напор воды.
– Папа, – сказала Леля быстро, чтобы не передумать.
Отец устало посмотрел на нее.
– Слушаю тебя.
Леля подумала, что очень хорошо, что на кухне горят маленькие светильники, при верхнем свете она не смогла бы продолжить.
Леля говорила долго. Начала с того, как проплакала всю ночь после того, как родители объявили ей о том, что быть вместе больше не намерены («Ты тогда казалась такой спокойной». – «Я не хотела вас тревожить»), потом призналась, что не понимает, почему они почти забыли о ней и ее существовании («Ведь вы развелись друг с другом, а будто каждый со мной»), дальше она заговорила о том, что все ее друзья из прошлой школы бросили ее, а родители не поверили, что в поджоге она не виновата («Как я могла дальше вам доверять, если вы не встали на мою сторону?»). Она рассказала о мучающих ее страхах, об ощущении своей ненужности, о том, что она чувствует себя лишней в этом доме и ей кажется, что отец только и ждет, когда она съедет, чтобы начать новую жизнь и создать новую семью с другой женщиной.
Тетя Таня на протяжении всего Лелиного монолога качала головой, а в конце ахнула, приложив платок к губам.
– В общем, – Леля вернулась в настоящее и улыбнулась Илье, – папа сказал, что услышал меня. Он сдержанный, поэтому я и не ждала объятий и слез прощения. И он ведь правда услышал. Я имею в виду, что не знаю, понял ли он, примет ли к сведению, изменит ли что-то в своем поведении, но я себя не предала молчанием, я все честно сказала. И он меня ни разу не перебил. Так что я чувствую себя лучше, потому что теперь не нужно делать вид, что все хорошо. Знаешь, как в медицине: когда диагноз поставили, уже можно лечить и, может быть, лечение поможет.
Илья улыбнулся и кивнул. Поддавшись непонятному ей порыву, Леля взяла его за руку, дождалась, когда Илья посмотрит на нее снова и сказала, глядя в глаза:
– Я очень благодарна тебе за вчерашнюю поддержку.
Илья по-прежнему молчал, но взгляд, который становился все серьезнее и серьезнее, не отводил.
– Так, народ!
Леля и Илья отвлеклись друг от друга и посмотрели на долговязого Федю Иванова, собравшего вокруг себя весь класс.
– Прошло уже десять минут, ВэГэ – так они по инициалам сокращали имя и отчество учителя, – нет. Может, уйдем с урока? Только уходить надо вместе! Если кто-то останется, а ВэГэ придет, будет не круто. Ну что? Уходим? Согласны?!
Ребята нерешительно переглянулись, раздумывая над предложением Феди.
– А если Валентин Геннадьевич в пробку попал или просто опаздывает? – неуверенно спросил Дима Косицын.
– Да! И если мы сейчас уйдем, а он все-таки придет, нам влетит, – добавил Сережа Воробьев.
Ребята согласно загудели, но Леля видела, что им на самом деле хочется сбежать с урока и достаточно только Феде проявить чуть больше настойчивости и убедительности, как они согласятся.
– Да что они могут сделать всему классу! – уверенно заявил Федя. – Я поэтому и говорю, что надо всем вместе уходить. Давайте решайте! А то скоро уже пол-урока пройдет и не будет смысла никуда идти. Ребят, ну! Ну?!
Кто-то негромко стал соглашаться. Леля посмотрела на хмурящегося Илью. Она знала,
