Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
— Да будет вам, — укоризненно протянул Хазарский. — Ни в коем случае. Я просто не хочу Леву подставлять.
— А в чем вы можете подставить Льва Леонидовича? Вы сами пригласили меня ехать с собой на место происшествия. Значит, вы знаете, что мое агентство уже работало на вас.
Хазарский активно кивал головой, но все как‑то ежился и кусал губы.
— Вы видите, разговор этот совершенно конфиденциальный. Он останется между нами. Видите, у меня даже диктофона нет, и записей я не делаю.
— Сейчас диктофоны совершенно необязательно держать в руке, — вежливо улыбнулся Хазарский. — Ну ладно. Верю вам на слово. Расскажу… Дело в том, что в девяносто восьмом году после известной даты… Лева, между прочим, называет ее восемнадцатым брюмером. Остроумно, правда?
— При чем здесь французский календарь? Тем более, что брюмер, насколько я помню, октябрь, а не август.
— После восемнадцатого брюмера история Франции повернулась вокруг своей оси, и далее к власти пришел Наполеон. Не сразу, но вскоре.
— Да. Остроумно. Дальше.
— Так вот, после восемнадцатого августа Лева сделал большой заем. Он был вынужден это сделать, чтобы сохранить бизнес. Занимать в те поры было совершенно негде. Банки кредита не давали. Ну, вы помните. Но деньги нашлись. Посредником в этом деле стал тот самый человек, о котором вы мне толкуете.
— Рулада, — подсказал Никсов, ему показалось, что Хазарский опасается вслух упоминать эту фамилию, словно о черте толкует.
— Да, он.
— Он дал собственные деньги, из своей фирмы?
— Нет. Рулада и вся его компания сами были в долгах, как в шелках. Деньги получены были из некой мафиозной группировки. Кажется, Солнцевской, но я в этом не уверен. Вы понимаете, что об этом никто не должен знать. Лев Леонидович очень дорожит своей репутацией.
— Да будет вам. У нас столько чиновников в государстве на кормлении у этих самых группировок, и никто не смущается. А здесь — просто заем. Дальше.
— Заемная сумма была очень значительной и под очень большие проценты. Вы представляете, какие тогда брали проценты?
— Представляю, но с трудом.
— Естественно, сам Рулада получил от нас некоторые комиссионные. Но ему этого показалось мало. Он стал требовать пять процентов от той суммы, которую мы получили в долг. Наличными. Это была огромная сумма, а мы считали каждый доллар. Вы вникаете в суть вопроса? Двадцать процентов мы обязались заплатить бандитам, и еще этому хмырю пять! При этом он утверждал, что именно так они со Львом и договаривались.
— А они договаривались?
— Не знаю.
— Вы платить отказались?
— Да. И тогда Рулада прибегнул к шантажу. Нам ничего не оставалось, как начать собирать на него компромат. Мы обратились в ваше агентство.
— Вы собирались как‑то использовать собранный материал?
— Нет, мы просто хотели, чтобы он у нас был, потому что это была единственная возможность предотвратить шантаж. И тут вдруг неожиданно Рулада сел. Процесс провели очень быстро, показательно быстро, зато срок дали меньше минимального. Очень может быть, что он сам себя посадил, чтоб не пойматься на чем‑то более серьезном.
— В мае Рулада вышел на свободу. Он заявил о себе?
— Заявил. Он явился сюда в офис и потребовал у Левы свои проценты. Только теперь он их хотел брать не деньгами, а имуществом. Он захотел получить в собственность некий ресторан.
— А на каком основании он это просил?
— А на том же. Мол, ты Лев, сам обещал. Ресторан маленький, скорее — кафе, но он расположен в хорошем месте, и дает нам приличный доход. И потом, почему Лев должен отдавать свой ресторан? У них только пойди на поводу. Весь дом растащат по нитке!
— А долг браткам вы к этому времени уже отдали?
— Сполна. И проценты тоже. Базара нет, шеф.
— Лев Леонидович отказался отдавать свой ресторан. Так?
— Вы догадливы.
— А дальше что было?
— А что дальше? В больнице лежит с простреленной грудью.
— Та–ак… А скажите, господин Хазарский, а чем собственно Рулада шантажировал вашего шефа.
— А вот этого я не знаю, — твердо сказал Хазарский и вскинул руки, словно отпихивая от себя Никсова. — С этим, пожалуйста, к самому Леве. Здесь я ничего не могу. Это его личные дела, в которые он меня не посвящал и посвящать не собирается.
Вид у Хазарского был такой, что, мол, знал бы, все равно не сказал. Видно, это было что‑то глубинное и личное.
Далее Никсов решил тут же, не отходя от кассы, поговорить с Инной. Истерический ночной разговор пока находился как бы вдалеке от главной проблемы, а не мешало бы секретаршу пораспрашивать о конкретных делах фирмы. Однако здесь его ждало разочарование.
— Инны Сергеевны в ближайшее время на работе не будет, — сказал первый же человек, к которому Никсов обратился с расспросами.
— А как мне ее найти?
— Никак, — осторожно заметил служащий.
— А… понял. Она, наверное, в больнице у Льва Леонидовича, — догадался Никсов.
— Если знаете, зачем спрашиваете?
Как видно, здесь умеют хранить производственные тайны. Надо ехать в больницу. Разговор с Львом сразу бы многое объяснил, но здесь Никсова ждала неудача. К больному Шелихову его не пустили. В регистратуре с ним вообще отказались говорить, даже привычного диагноза "состояние удовлетворительное" он не мог из них выдавить. А это значит, что имеет место быть "состояние средней тяжести", что нежелательно.
Но до лечащего врача Никсов достучался. Тот был сух и неприступен, надменен и при этом и неприлично патлат. Волосы густые, как канадский газон. Интересно, как он эдакую громоздкую шевелюру под белую шапку запихивает?
— В интересах следствия я должен увидеть больного Шелихова как можно быстрее.
— Скажите, пожалуйста!… И как можно быстрее? Это совершенно исключено.
— Вы меня не пускаете, потому что я из частной конторы? Поймите, я веду дело Льва Леонидовича.
