Борис Евсеев - Отреченные гимны
- Да разве ж вы... И церковь, и те, кто над ней, - не всемогущи? спросил Ушатый и подивился тому, что голос его звучит ровно, без обычных астматических подголосков и присвистов.
- Бог - всемогущ. Однако ж на земле не всюду установления Божьи. Есть и другие установления, другие "царства". Есть области, страны и территории навроде черных дыр. Там Бога нет. Один ваш ученый назвал их: геоаномальные зоны. Только не прибавил: есть отрицательные "геоаномалии", а есть и положительные.
- Это что же, и карта такая имеется? - мигом подобрался генерал. Разговор пошел о смежной с разработками фирмы тематике.
- Карты специальной, может, и нет, а вот зоны - совершенно определенно есть.
- Скажите, а Крым? Или... Заволжье... Они как?
- Ну что Крым! Крым вообще сюда не нужен. А вот Заволжье да и вся Волга - зона чуткая, зона положительная. И чего вам Крым дался! Вам бы, господин генерал, с Москвой разобраться! Вот случай, скажу я вам! Трудней не придумаешь! Зона - знак меняет! Бывает такое, но редко. Да и нужно на это столетия, лет эдак четыреста-пятьсот. А тут за какие-то сто лет - такие изменения! Впрочем, можно еще Москву-матушку назад к трепету и радости, к знаку положительному поворотить!.. Но отвлеклись мы. В таких-то черных дырах - и называть их настоящим именем не хочу, - в таких геоаномальных и нравственно падших зонах Господь временно не властен. Это как Содом и Гоморра. Невозможно изменить - нужно испепелить!
Поезд снова и в который раз уже заурчал, затрясся, задвигал расхлябанными поршеньками, железками.
- Здесь-то мы и подошли вплотную к тому, что будущее - существует. Потому как и будущее, и прошлое - это одно и то же, шар в шаре. Раз прошлое уже есть, есть уже и будущее. Существует оно и для нашего военного в двух, как говорилось, вариантах. То ли поможет он увидеть краешек бездны и остаток мытарств душе к этому назначенной, то ли будет такая бесценная возможность навсегда упущена. Тут я и просить никакого права не имею! Тут...
- Поможет, - твердо и не раздумывая сказал генерал. Всю разбитость последних дней как рукой сняло. Вновь проснулся в Ушатом военный, точно-безжалостно рассчитывающий операцию, грубо и ловко планирующий потери-приобретения, имитирующий на планах и картах жизнь и смерть, чтобы потом, на полях сражений, им не ужасаться.
- Не торопитесь, господин генерал. Риск велик. Все случиться может, не мне вам объяснять! Уничтожение хоть одной души - буря во Вселенной! Душа, душа - атом мира!
- Говорите. Указывайте...
- Ну, никаких прямых указаний и быть не может. Так, по ходу нашей с вами повести опять рассужденьице. И касается оно теперь уже одной только русской души.
- Стало быть, есть - именно русская! Есть! - подпрыгнул даже на своем сидении Ушатый. - А мы-то, мы-то на фирме чуть глотки друг другу не перегрызли...
Одним мощным толчком поезд рванул себя из темного туннеля.
"Пропадет монашек! Господи, останется пусть!" - успел про себя испугаться Ушатый, и поезд, вырвавшись из туннеля, помчал к Сергиеву Посаду.
Монашек не пропал, он по-прежнему сидел против хода поезда, глядел на бегущие назад предзимние поля, на пустыри под первым снежком, на разрезанные проселками леса. Правда, улыбки на лице его уже не было, а в глазах, как показалось генералу, стояли слезы.
- Так что душа-то русская? - мысленно тряс застывшего монашка (не пропал! имени Божьего не боится! Значит, не бес!) радостный генерал.
- Здесь вот что. И говорить не надо бы: соблазн!
- Говорите, святой отец, говорите! И мы ведь к разности душ на фирме нашей подошли вплотную!
- Тут не столько в разности дело, сколько, как бы это сказать... в разрядности. Это на земле души разные: русская, английская, еврейская, абиссинская. В "высоком воздухе", который истинным, а не мнимым пространствам мира предшествует, - все души одинаковы. Да и на земле по составу своему, по молекулярному весу души не слишком разнятся, когда они не падшие, не потерянные. Но вот разряды и степени на них разные на земле наложены. Ну чтоб ясней сказать: за службу именно в последние два тысячелетия разряды на души, иногда даже на целые этносы, налагаются. И на земле душа русская, сколь мне известно, - в почете большом.
Задохнувшись от какой-то громадной, на него внезапно надвинувшейся волны, генерал выдохнул:
- Что делать нужно? Говорите!
- Жертвы, жертвы прошу! Теперь ведь, кажется, только русская душа на жертву высшую и способна. И этой жертвой мы с вами не просто делу поможем, не просто повесть сложим, а может статься - гимн споем! Гимн запрещаемый, отреченный! Жертва с гимном и станет венцом, а по-старинному - финалом нашей повести!
Монашек глянул в лицо генералу, в его маленькие, измученные последними ночами медвежьи глазки, встал, перекрестился, затем легко и с улыбкой перепорхнул (как барышня! - подумалось даже Ушатому) на противоположное сиденье и, бегло озирнув полупустой уже вагон электрички, что-то зашептал генералу в ухо. Тот согласно и весело стал кивать в ответ.
Через десять минут генерал, не прощаясь, встал, двинулся к выходу. Вслед за генералом встал и монашек. Но с места не сошел, а дождавшись, пока генерал дошел до дверей и на миг обернулся, глубоко, но и с достоинством ему поклонился. Затем монах в серой рабочей рясе снова сел, глянул в окно и, начиная ощущать поднимающийся откуда-то со дна души восторг, покатил в Сергиев.
Взрыв
Нелепин не спал. Широко раскрытыми глазами глядел он на просыпающуюся Иванну. Потом вдруг стал жалобиться, стал нутро выворачивать:
- Мучают меня видения ночные, жить не дают! Что ж получается? Живу я, чего-то добиваюсь, тебя вот люблю. А засну - все! Другая жизнь! К чему-то меня подключают: мытарства, ор, свет неясный... Просыпаешься козлом, не человеком. Сон, что - главней всего? Но ведь это чушь, бред! Бред-то бред, а иногда реальней он, чем жизнь. Да тут еще юг, какие-то странные места, болота туманные, - вроде скопища душ. И поверх всего музыка Москвы ушленькая, веселенькая!
Он хотел рассказать Иванне подробней про страшные мытарства, про то, что кажется ему: это он, он умер в Предтеченском переулке! Но внутренне надломившись, замолчал, и тогда заговорила Иванна:
- Замотался ты на своей фирме. Замучился. А тут я, ко всему в придачу. Да еще деньги эти легкие, съемки, секретность! Секретность секретностью, а каждый дурак в округе знает: вы - бывшая Миноборона!
- Ну, не все дураки это еще в точности знают. Ты вот слабовато представляешь, чем таким мы занимаемся.
- И представлять не хочу! - Иванна потянулась, села. Гипсом засветилось плечико под тесемкой ночной рубашки. - Я ведь тебе не шпионка какая. Не хочу!
- Не хочешь - и правильно. Не хочешь - и ладно. А давай мы лучше съездим куда-нибудь! Не на фирму, конечно... Хочешь, дом тебе наш покажу? Может, это романтизм жалкий...
- Давай, хочу! Мигом я, мигом!
Дом Нелепиных вынырнул из-за строений заборов, деревьев, как и два месяца назад, - нежданно. Вынырнув же, встал нерушимо - над мелкой рябью, над биеньями московской жизни, встал испятнанный временем, небрежением и скукой, но все ж неробко и весело встал.
- Хорош, ух хорош! - шептала восхищенно Иванна. - А знаешь: давай комнату в нем арендуем. Только нет! Дорого, наверно! Но все равно: хоть приценимся, поторгуемся! Может, тебе как внуку бывшего владельца дешевле отдадут? Арендуем, а сами станем в ней жить, даже выходить не будем, диван поставим, столик...
- Я тоже думал. До тебя еще... Но не получается! Не могу я дом этот купить, не могу и арендовать. Нельзя в него через деньги возвратиться. Внутреннее право я на дом потерял. Нельзя получить в наследство то, что наследовать недостоин. И хоть кое-кому из "бывших" дома теперь возвращают, - мне не надо... - Нелепин мучительно запнулся. Он хотел рассказать Иванне об убитом стороже, о том, что дом и усторожить-то теперь некому, но не смог, промычав вместо этого что-то неясное.
Иванна неуверенно переступала вслед за Нелепиным. Какая-то новая, неожиданная жизнь вот-вот, казалось, выскочит из дома ей навстречу, весело-лукаво раскланяется, шапочку скинет...
- А давай глянем на дом твой сверху, с Болвановки? Чуть отъедем? Давай?
Нелепин сразу согласился. Ему и самому тяжеловато было сейчас входить в дом, до слез жаль было убитого сторожа. Они пошли назад, к нелепинскому ЗИСу, оставленному почти у Яузских ворот. Сев в машину, Нелепин захлопнул дверь, перегнулся, бережно пристегнул Иванну к креслу. И тотчас исчезли озера спокойствия, тошненько, по-мышиному - "фли-сли-мли" - заныл, запел радиотелефон:
- Ну его, Вася. Выключи!
Нелепин потянулся к передней панели, чтобы выключить встроенный в нее радиотелефон, однако телефон его опередил, переключился на аварийный режим, дал озвучку:
- Фли-мби... Нападение... налет на фирму! Вы меня слышите, Василий Всеволодович? Говорит начальник охраны Сбоев. Сбоев говорит! Вы меня слышите?
- Где представитель ФСБ?
- Его нет сегодня.
- Вызывайте милицию. Звоните в ФСБ. Я - недалеко. Выезжаю. Александр Мефодьевич на месте?
