Камиль Яшен - Xамза
- Значит, этот проклятый Хамза все-таки сидит у тебя в сердце, как гвоздь в подметке, - устало вздохнула старуха.
- Я рядом с ним ощущала себя человеком. Он никогда и ничем не унижал меня. Он давал мне возможность чувствовать себя равной ему. Этого мало?
- А зачем тебе чувствовать себя равной? - прищурилась Айимча-биби, поднялась и гордо выпрямила свою все еще стройную фигуру. - Ты должна быть красивой и обольстительной.
А твой муж обязан сделать тебя счастливой... У байваччи порог твоей комнаты будет выложен из золота. А что ты будешь делать, если выйдешь замуж за поэта? Торговать вместе с ним на базаре слабительным, которое изготовит его отец?
- Нет, сестра, - раздался вдруг голос Ахмад-ахуна, и отец Зубейды вошел в комнату, - ни за какого байваччу я дочь не отдам. Я слышал конец вашего разговора и говорю твердо: если она не согласна, я не стану причинять ей страданий. Пускай вообще ни за кого не выходит замуж.
И он сделал жене и сестре знак, чтобы они ушли.
Зубейда бросилась к ногам отца, целовала край его халата, прижималась лицом к его рукам.
- Атаджан, дорогой отец! Не прогоняйте меня из своего дома, джан ата! Я же единственная ваша дочь! Всю жизнь я буду целовать ваши ноги, только не отдавайте меня Садыкджану!...
Я задохнусь там, умру от тоски, грех ляжет на вас!.. Не гоните меня, атаджан! Скажите, что не прогоните, да?
- Никогда, никогда, дочь моя, - сказал Ахмад-ахун, целуя Зубейду в голову, вытащил из-за пояса платок и вытер ей слезы. - Кто сказал тебе, будто я хочу, чтобы ты ушла из своего дома? Мать и тетка?.. Эй вы, сороки! Что вы тут наболтали?
Почему заставили плакать мою любимую дочь?.. Это все ты, Айимча, я знаю! Я слышал твои последние слова. Это ты заставила мою дочь проливать слезы. Уходи, оставь нас в покое! Раз она не согласна выходить за найденного нами жениха, пусть не выходит, ее воля. В конце концов, она тоже человек, у нее есть душа, свои желания...
Айимчи-биби и Рисолат, стоя за дверями комнаты, удивленно смотрели друг на друга. Они ничего не понимали.
Зубейда, вытирая счастливые слезы, радостно смотрела на отца. И вдруг она заметила, что по щекам Ахмад-ахуна тоже бегут слезы.
- Что с вами, атаджан? - испуганно спросила она.
- Дочь моя, - горько сказал Ахмад-ахун, - сегодня я отвел к судье Камалу твою младшую мать Зульфизар и дал ей разводное письмо! Плачь обо мне, дочь моя. И почаще навещай мою могилу, не забывай меня, когда я уже буду на том свете. Моя надежда только на твои молитвы, ибо ты единственный свет моих очей, моя лучезарная звезда...
Зубейда отшатнулась.
- Атаджан, не пугайте меня! Что с вами? Зачем вы говорите эти страшные слова? Почему вы должны умереть?
- Дорогая доченька, слушай меня внимательно. До сих пор ты не знала одной моей тайны, теперь ты должна знать ее. Ради тебя я заложил перед богом свою жизнь... Пусть я лишусь всего, что имею, пусть аллах призовет меня на небо, но я не позволю совершиться насилию над тобой. Я согласен умереть, я готов пожертвовать всем ради тебя... Ты не должна страдать.
"Он сошел с ума, - подумала Зубейда. - Почему он должен жертвовать всем ради меня?"
- Вот моя тайна... Я дал клятву!
- Какую клятву? Кому? - побледнела Зубейда.
- Гнев аллаха настиг меня в конце жизни, дочь моя. Не знаю только, в чем моя вина... Я построил мечеть, жертвовал для угодных богу дел, каждый год вовремя давал милостыню беднякам
и сиротам...
- Какую клятву? Кому? - Как в забытьи, механически
повторяла Зубейда.
- Меня заставили поклясться на коране... Если я не отдам тебя за Садыкджана-байваччу, Эргаш и Кара-Каплан зарежут
меня...
Холодное облако снова надвигалось на Зубейду.
- Я много думал, много думал... - Голос Ахмад-ахуна звучал твердо, как у человека, решившего все до конца, - Я не хочу покупать себе жизнь ценой твоего счастья, никогда не пожертвую твоей судьбой ради избавления от смерти... Но клятву, данную на коране, я тоже нарушить не могу. Это было бы для меня тяжелее, чем умереть. Когда аллах заберет меня к себе, мне будет хорошо у него. Пусть совершается то, что должно совершиться... Молодым - жить, старым - умирать... - Он проглотил подошедший к горлу комок. - Вот и все, что я хотел сказать тебе... Пойду. Мне надо готовиться к путешествию в загробное царство...
И он ушел.
Зубейда неподвижно смотрела в одну точку.
Холодное облако приближалось, вползло в комнату. Зябко стало ногам, кончикам пальцев на руках... Она взяла зеркало и посмотрела на себя. И вдруг увидела на виске седой волос...
Так будет. Так должно быть. Их будет много, седых волос, у нее на голове. Как у тетушки Айимчи.
Снег идет из бровей...
Куда все уходит? Была молодость, любовь, книги, стихи, газели, лицо любимого человека...
Где оно, это лицо? Почему он исчез? Почему не подает о себе никаких вестей столько дней? Хоть бы записку прислал. Всего несколько слов, несколько слов...
Знает ли он, что происходит с ней? Неужели ничего не слышал о ее предстоящем замужестве? Почему ничем не хочет помочь?
Пропасть. Между ними лежит пропасть. Деньги. Коран.
Шариат. Обычаи предков.
А он гордый. Он не может преодолеть этой пропасти. И поэтому он исчез.
Снег идет из бровей...
Она взглянула в окно. За окном шел снег. Откуда он взялся?
Ведь сейчас лето...
Все засыплет. Все будет белое-белое. Только черные руки деревьев в отчаянье будут тянуться к небу.
Зачем все было - любовь, молодость, книги, стихи, газели?
Чтобы поманить обещанием счастья и обмануть, бросить одну посреди огромного белого снежного поля?
Значит, счастья нет? Значит, оно не возможно в этом холодном бренном мире...
Зачем тогда жить, если нельзя жить так, как этого требует сердце, просит душа?
Но она будет жить. Умрет ее отец...
...Стены дома внезапно раздвинулись. Она услышала цоканье лошадиных копыт, увидела улицу города, по которой ехала длинная вереница всадников.
Но что это, что это привязано к седлу первого всадника?
И второго, и третьего, и всех остальных?
Голова человека. Отрезанная голова человека. С закрытыми глазами, с окровавленной бородой...
Зубейда вскочила. Волосы зашевелились...
Это была голова отца, голова Ахмад-ахуна. С закрытыми глазами. С окровавленной бородой.
У первого всадника, у второго, у третьего, у четвертого - до самого горизонта...
- Нет, нет, нет! - застонала Зубейда, разрывая на груди
платье.
Удушье схватило за горло. Рушились стены дома. Мир переворачивался под грохот лошадиных копыт в зеленых, красных, фиолетовых вспышках...
В комнату верхом въехал Эргаш. У его лошади не было головы. Вместо нее была голова отца - с закрытьши глазами, с окровавленной бородой...
- Ата, ата! - дико закричала Зубейда. - Атаджан!!!
Ноги сломались под ней. Сознание покинуло ее.
3
Конечно, драка около бани и около дома туземного лекаря иби Ямина не прошла незамеченной для всевидящего, всезнающего и круглосуточно недреманного ведомства полицмейстера Коканда полковника Медынского. Патриотические источники, не жалея красок, живописали это происшествие в своих сообщениях с приведением многочисленных правдивых, но, естественно, взаимоисключающих деталей.
Полицмейстер, посмеиваясь, приступил было к чтению дела, намереваясь строго наказать его участников, но уже на второй странице, нахмурившись, закрыл папку и полностью изъял "дело о драке супротив бани" из обычного надзирательского делопроизводства.
Вручил же он папку спустя всего полчаса капитану Китаеву,
заметив при этом:
- Вот, пожалуйста, то самое, о чем я вам говорил. Поднадзорные Смольников и Соколов замешаны в одном происшествии с лицами мусульманского вероисповедания, рабочими хлопкоочистительного завода. Ра-бо-чи-ми!.. А этот самый... э-э... Умар в девятьсот пятом году замечался в беспорядках и волнениях на том же заводе. Но это еще не самое главное. Как вы думаете, капитан, кто еще замешан в этом происшествии около бани? Сам господин Хамза Ниязов... или Холбаев, черт его разберет с его фамилиями! Каково, а? На ловца и зверь бежит!.. Прошу внимательно ознакомиться со всеми этими документами и донесениями и выяснить, нет ли здесь кроме общего участия в драке еще и того, что именно нас с вами интересует.
Капитан прочитал дело.
- Не устаю, ваше превосходительство, - сказал Китаев, - восхищаться вашей дальнозоркостью и талантом предвидеть ожидаемые события.
- Ну, положим, событий, х-хо, еще никаких, слава богу, нету, самодовольно хохотнул полицмейстер, - но симптомы,
симптомы... Ведь оба они, и Смольников и Соколов, в свое время как раз и привлекались за социалистическую пропаганду помимо своих прочих антиправительственных художеств. А господин Хамза стишки против местных мусульманских баев сочиняет. Вот они и сошлись на узкой дорожке. А мы эту дорожку предвидели!
Потому что за годы, проведенные на царской службе, уразумели:
