Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев
Хотел было сразу Феодул Иванович шагать в Иерусалим, а нельзя: надо ждать каваса. Кто такой кавас? Ну это вроде как стражник и помощник лоцман сухопутный — все в одном лице. Работали ими обычно болгары или сербы. Но тут такое дело: вот ты сейчас смотришь, а здесь никого нет, только мы с тобой разговариваем. И захочешь, например, ты мне горлышко чикнуть или, оборони Господи, я тебя — и никто не помешает, а если оттащить, допустим, тело в те кустики да камешками забросать, так и месяц никто не найдет. Было так, да не совсем так. Людей и точно было поболе: железной дороги-то не было, а народ так и ходил туда-сюда, от Яффо к Иерусалиму и обратно. Иные чуть вбок брали, через Абу-Гош, где сейчас шоссе проходит, но многие прямо тут и шли. Лихого народу тоже хватало — арабы, бедуины, слышал, наверное? Всякому хотелось от паломника поживиться: деньжата-то у них зачастую имеются, а народ они все больше беззащитный. Но и турки не дремали: каждые три-четыре версты у них здесь был пост. Ну как пост, будочка каменная, и в ней трое, а то четверо солдат. Ну чтоб всякую шелупонь отгонять больше-то и не надо. Ну а для полного спокойствия, чтобы аккурат между этими будочками не напали, паломников обычно собирали в небольшие такие караваны, и с каждым был этот самый кавас, чтобы присматривать, дорогу показывать, а если что, и охранять.
Феодул Иванович тут возроптал: в защите, дескать, он не нуждается, а что до дороги — есть у него компас и карта, а если что — ему звери лесные и птицы небесные направление покажут. Но кавас, тем временем подошедший, сам ему в пояс поклонился — дескать, сейчас на дороге пошаливают и одному ему беспокойно караван вести, а вот бы Феодул Иванович с ними отправился — с него не только денег не возьмут, а еще и на казенный кошт примут. Хотел он было отказаться, но тут его и женщины просят, которые с кавасом этим идти должны были: дескать, помогите, Феодул Иванович, сделайте Божескую милость. Ну он и согласился. Разговорились с кавасом: сам он серб, по-русски говорит и понимает, но чудно так, как будто через слово. А тут случайно выяснилось, что он учился прежде на врача, а стало быть, и латынь учил. Ну и стали они с Феодулом Ивановичем на латыни разговаривать, так что остальные странники даже забеспокоились, не католики ли они и не будет ли тут греха какого. Ну те быстро их разубедили и сразу уж, чтобы в городе не ночевать, тронулись в путь.
На дороге этой было несколько постоялых дворов, держали их и арабы, и евреи. Те, кто на лошадях или на осликах ехал, могли добраться до Иерусалима в два дня и ночевали ровно посередине, там была арабская деревня, но от нее теперь уже ничего не осталось, одни камни. Ну а эти-то были из бедняков, так что шли per pedes apostolorum, как говорится, или, по-нашему, пешешествовали. Было их, если считать с Феодулом Ивановичем и кавасом, ровно одиннадцать человек: один молчаливый парень-паломник, в веригах под одеждой, две старушонки откуда-то из-под Тамбова, старик с деревяшкой вместо ноги, три тетушки-мещанки из Рязани, так и ехавшие вместе, и мать с дочкой лет девяти-десяти. У бедной этой девочки был ужасный шрам, страшно ее портивший — во все лицо, от уголка рта до уха. Уж не знаю, как бедняжка умудрилась его заполучить — может, упала неудачно или зверь какой подрал в детстве. Она вроде свыклась с ним, а все равно заметно было, что старается повернуться к людям другой, здоровой стороной. А такая девочка ласковая! Вечно другим помочь старается — кому подаст что-нибудь или по поручению какому пустяковому сбегает. Мать на нее прикрикнет: «Куда, Настя, будь здесь, не шали!» А она улыбается так изувеченным своим личиком, так что жалко на нее и смотреть.
В общем, вышла вся эта компания из Яффо, кавас все головой качал, глядя на старика одноногого, но тот как заскакал по камням с костыликами и деревяшкой своей, так что даже обгонял других. Было у них на всех два ослика с поклажей и каким-никаким провиантом, а главное, водой. В первый день прошли они не сказать, чтобы много, но и не мало, учитывая, что народ был в основном к долгому хождению-то не приученный. Кое-как переночевали на постоялом дворе, вышли, как здесь советуют, пораньше, до зари: это сейчас мы с тобой в теньке сидим, а тогда-то деревьев не было… Так что как солнце выходит в зенит — все, жара невыносимая, пыль, нигде от нее не спрятаться, Господи, помилуй…
Ну вот и подошли они около полудня аккурат к этому месту, где мы с тобой сейчас разговариваем. Вот оттуда шли, видишь? Где кусты так растут, как будто зубчатой стеной. Кустов никаких не было, только тропа, пошире, чем сейчас. И вот идут они с той стороны, медленно уже, притомились с утра-то. Растянулся весь караван саженей, наверное, на двадцать. Впереди идет кавас, ведет ослика под уздцы, за ним все остальные, последним, замыкающим, Феодул Иванович со вторым осликом. И вдруг, не доходя этого места, он вдруг как закричит: стойте, стойте, кучно держитесь, стойте! Кавас остановился и остальные подтянулись к нему и глядят назад, недоумевая, что это такое поделалось с Феодулом Ивановичем и не напекло ли ему, спаси Господи, голову… А он бежит прямо, бежит вперед, хватает эту девочку со шрамом и подсаживает ее на осла, чтоб она повыше была. Мать ее растерялась и даже прикрикнула, вроде «что это вы себе думаете», а Феодул обернулся и смотрит куда-то вбок — вот, собственно, туда — видишь эту расщелину? А тут, надо сказать, что опытные
