Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса
Три его товарища, сидевшие в машине, и трое других, ожидавшие впереди, возможно, меньше всех знали подробности заговора. Может быть, они и подозревали, кто еще был замешан, но если бы заговор провалился, и они попали бы в руки Джонни Аббеса Гарсии, и его calies бросили бы их в Сороковую и подвергли пыткам, и Турок, и Имберт, и Амадито, и Уаскар, и Пасториса, и Педро Ливио мало кого могли бы назвать. Генерала Хуана Томаса Диаса, Луиса Амиаму Тио и еще двоих-троих, не больше. Они почти ничего не знали об остальных, а среди них были самые крупные фигуры из правительства, к примеру, Пупо Роман — военный министр, второй человек режима, — и еще куча всяких министров, сенаторов, гражданских чиновников и военных иерархов, которые знали о плане, принимали участие в его разработке, и других, которые знали о нем не напрямую, но которым намекнули, дали понять через посредников (как, например, Балагеру, номинальному президенту Республики), чтобы, как только будет уничтожен Козел, они были бы готовы сотрудничать на поприще восстановления политических институтов, ликвидации остатков диктаторского режима Трухильо, формирования военно-гражданской хунты, а она с помощью Соединенных Штатов обеспечила бы порядок, перекрыла путь коммунистам, провела выборы. Станет ли наконец Доминиканская Республика нормальной страной с избранным правительством, свободной прессой, с правосудием, достойным так называться? Антонио вздохнул. Он столько работал во имя этого, но все не мог поверить, что это сбудется. На самом деле он был единственным, кто знал как свои пять пальцев всю паутину имен и соучастии. Много раз во время доводящих до отчаяния секретных совещаний, когда все в очередной раз откладывалось и надо было снова начинать с нуля, у него возникало именно это ощущение: паук и сердце лабиринта из натянутых им самим нитей, которые оплетают множество людей, не ведающих друг о друге. Он единственный знал всех. Он один знал, в какой степени замешан каждый из них. А их столько! Сейчас и он сам не мог вспомнить, сколько именно. Чудо, что в такой стране, как эта, при том, что доминиканцы такие, какие они есть, не случилось ни одного доноса, который мог бы разрушить все это сложносплетение. Может, Бог и вправду был с ними, как верил Сальвадор. Приняты меры предосторожности: все остальные мало что знали, кроме конечной цели, они не знали способа, не знали обстоятельств и точного времени. Только три или четыре человека знали, что эти семеро сейчас здесь, остальным же было неведомо, чья рука казнит Козла.
Иногда его тяготила мысль, что он один, арестуй его Джонни Аббес, мог бы назвать всех участников заговора. Он уже решил, что не дастся живым и последнюю пулю сохранит для себя. И предусмотрительно сделал углубление в каблуке, где спрятал яд — цианид, который ему приготовил аптекарь из Моки, поверив, что яд этот — для бродячего пса, потрошившего в имении курятники. Нe взять им его живым, не доставит он Джонни Аббесу удовольствия видеть, как он корчится на электрическом стуле. А когда покончат с Трухильо, особой радостью будет прикончить начальника СВОРы. На это дело добровольцы найдутся. Очень вероятно, что, узнав о смерти Хозяина, полковник Аббес Гарсиа может исчезнуть. На этот случай меры приняты; надо знать, как его ненавидят, сколько людей мечтают ему отомстить. И не только те, кто в оппозиции; министры, сенаторы, военные говорили об этом открыто.
Антонио закурил новую сигарету и закусил ее крепко, чтобы унять беспокойство. Движение по шоссе совершенно прекратилось, уже давно ни в ту, ни в другую сторону не проехало ни одной машины.
По сути, подумал он, выпуская дым через нос и рот, ему наплевать на то, что будет потом. Главное — сейчас. Увидеть его мертвым и знать, что он, Антонио, прожил жизнь не напрасно и на земле этой он был не последним ничтожеством.
— Не приедет мерзавец! — сказал рядом Тони Имберт и в ярости крепко выругался: — Коньо!
VII
На третий раз инвалид открывает рот перед ложкой, которую ему подносит Урания. Когда сиделка возвращается со стаканом воды, сеньор Кабраль — снова в прострации, расслабленный — покорно ест у дочери с ложечки и запивает водой, маленькими глоточками из стакана. Капельки воды от уголков рта стекают к подбородку. Сиделка аккуратно вытирает их.
— Очень хорошо, очень хорошо, и фруктов поели, молодец, — хвалит она его. — Какой приятный сюрприз вам дочка преподнесла, вы рады, сеньор Кабраль, правда?
Инвалид не удостаивает ее взгляда.
— Вы помните Трухильо? — ошарашивает ее вопросом Урания.
Женщина в замешательстве. Она широкобедрая, видная, глаза навыкате. Крашеная блондинка — выдают темные корни волос. Наконец отвечает:
— Что я могу помнить, мне было-то четыре или пять годков, когда его убили. Ничего я не помню, помню только, что дома говорили. Ваш папа был очень важным человеком в те времена, я знаю.
Урания кивает.
— Сенатор, министр, словом, все, — еле слышно шепчет она. — Но в конце концов попал в немилость.
Старик смотрит на нее встревоженно.
— Ну, конечно, конечно, — старается быть симпатичной сиделка. — Может, он и диктатор был и все такое, но вроде как при нем-то жилось лучше. У всех была работа, и не совершалось столько преступлений. Разве не так, сеньорита?
— Если бы мой отец мог понимать, он был бы счастлив, услышав вас.
— Ну, конечно, он понимает, — говорит сиделка, уже стоя в дверях. — Правда, сеньор Кабраль? Мы с вашим напой подолгу разговариваем. Ну ладно, если я понадоблюсь, позовите.
Она выходит и закрывает за собой дверь.
Возможно, это правда: после него было столько скверных правительств, что многие доминиканцы теперь тоскуют по Трухильо. Они уже забыли прошлое — беззаконие, убийства, коррупцию, слежку, отгороженность от мира, страх, — все это стало мифом. «У всех была работа, и не совершалось столько преступлений».
— Совершалось, папа, совершалось. — Она пытается отыскать его взгляд, но инвалид моргает часто-часто. — Не было столько домашних краж и не грабили так на улицах — не отнимали бумажники, часы и ожерелья у прохожих. Но убивали, забивали до смерти, пытали, и люди исчезали бесследно. И даже люди, близкие режиму. Один только сынок, красавчик Рамфис, сколько бед натворил. Как ты дрожал, боялся, что
