Драконово семя - Саша Кругосветов
Ударом стула Хасуха выбил раму. Через разбитое окно в комнату влетела дымовая шашка – абрек тут же накрыл ее подушкой и выбросил во двор. Встал, прижавшись к стене, у самого окна, держа наготове нож. Расчет оказался точным. Салько буквально влетел в окно и сразу попал в крепкие объятия абрека, который тут же всадил ему нож в сердце. В считаные секунды старик успел стянуть с убитого шинель, завернуться в нее, надеть шапку подполковника и выскочить на задымленный двор. Чекисты вначале не поняли, что произошло, а когда опомнились, было поздно: Хасуха перепрыгнул через забор и скатился со скалы вниз. Ему вдогонку выпустили град пуль, но цели они не достигли.
Сколько сил, риска, мужества ради одного убитого чекиста! Это неправильно! Абрек должен нанести врагу удар, от которого тот не оправится. То ли дело – выстрел Освальда, убивший президента США. Один выстрел – и ты известен миру.
Исаев принялся изучать Новый Завет страница за страницей, порой с некоторым интересом, чаще – со скукой. Он был вольнодумцем, далеким от любых религий. Вникать в христианский образ мыслей ему было неинтересно, но каждый вечер Виктор читал «Отче наш», как некогда обещал матери. Нарушить сыновнее слово не решался, опасаясь, что впоследствии это может принести ему неудачу.
Он знал, что назначенный час наступит днем, двадцать первого января следующего года. Знал точно, сколько дней осталось до намеченного срока. Когда же он придет, для него время остановится – вернее, Исаеву станет безразлично, что будет потом. Он ждал этой даты, как ждут заветного освобождения, остановил свои часы, чтобы не смотреть на них постоянно, но каждый вечер, услышав последний азан муэдзина[38], отрывал листок календаря и говорил себе: «Одним днем меньше».
Шесть дней в неделю Исаев проводил на работе в вэче. Рано утром выходил из дома в военной форме, возвращался – тоже. В гимнастерке, кителе или в шинели он чувствовал себя защищенным и неприметным – ему казалось, что, когда он шел по городу в форме, прохожие его не замечали. Дежурства проходили по заведенному распорядку – Виктор делал все, что положено, ни во что не вникая, – здесь не требовалась даже доля его весьма скудных знаний в области топографии. Видимо, он все еще оставался Хамзатом, а на дежурство в части вместо него заступал некий безликий младший лейтенант Виктор Исаев. Единственное, что однажды его не на шутку взволновало, – это получение доступа к огнестрельному оружию. Впервые получив пистолет, он почувствовал неожиданный прилив энергии – особый кайф, как выразился Исаев, сходный, видимо, с потреблением наркотиков. Заступая на дежурство, он принимал «Макарова», сдавал дежурство вместе с пистолетом. Теперь у него был ствол, он мог раз в неделю тренироваться на стрельбище… Вот он, первый шаг, чтобы в будущем стать настоящим абреком. «Принял оружие», «сдал оружие» – вскоре он привык и к этому рутинному занятию.
Возвращался в пять вечера, после дежурства в вэчэ оставалось слишком много времени.
Сперва он пытался установить некое подобие вечернего распорядка. Пил калмыцкий чай, курил сигареты, просматривал «Комсомольскую правду», которую выписал на полгода вперед, слушал Би-би-си и «Голос Америки»… Не надеясь на свою дырявую память, Исаев завел специальную тетрадь, куда сразу после передачи заносил то, что удалось запомнить. Там же оседали и его собственные непричесанные мысли по разным поводам, если такие возникали. В общем, что-то вроде дневника… Особенно его интересовали передачи о диссидентах. Но ему не хотелось, чтобы политика страны ориентировалась на Запад – у России достаточно своих ресурсов, природных и людских… Коммунисты все просрали… даже любимый Хрущ. Обязательно читал определенное количество страниц Нового Завета, пробовал говорить с Паримой, когда она приносила на подносе еду, вспоминал или корректировал свою будущую речь – последнюю речь перед тем, как погаснет свеча. Беседовать с Наримой было не из легких занятий – все ее интересы и воспоминания были о деревенской жизни, чашу которой им всем в полной мере удалось испить в годы, проведенные в Казахстане.
Чтобы заполнить время, Исаев каждый день, орудуя тряпкой и шваброй, делал во всем доме уборку и воевал с пауками. Сестре не нравилось, что мужчина унижает себя подобными занятиями, это была ее работа, к тому же делал он ее слишком неумело – все приходилось переделывать.
Любителю газетных новостей, ему не хватало мнения товарищей по былым посиделкам в кафе – своих идей и объяснений по поводу происходящего в таком сложном мире у него не возникало. Исаев скучал по друзьям из «Терека», отдавая себе отчет в том, что они-то по нему точно не скучают, ведь Виктор упорно отмалчивался при обсуждениях. Как-то днем один из них пришел навестить его, гостя выпроводили прямо из прихожей – сестра не была с ним знакома; Виктор так и не узнал, кто приходил.
Вечера его после дежурств и ночи были все одинаковы, но особенно трудно приходилось по воскресеньям. Он предпочел бы в воскресенье просыпаться позже, когда солнце стоит высоко, но привычка вставать на рассвете оказалась сильней его общих установок.
Амиру он мысленно называл невестой, любил ее, как ему казалось, всей душой, но уговаривал себя, что мужчина не должен думать о женщинах, особенно если лишен их общества. Что же касается мыслей самой Амиры и ее будущей судьбы – для такого рода размышлений у него не хватало ни воображения, ни общей культуры. Ведь он поступил, можно сказать, благородно: отрекся от любимой, потому что в будущем его ждет тюрьма, а может, и смерть – зачем ей такой жених и что еще можно от него требовать? Он ей сказал на прощание: «Ты обо мне еще услышишь». Когда Виктор Иванович с гордостью рассказал мне об этом, я подумал: так многие говорят при вынужденном расставании – довольно жалкое, если подумать, заявление!
А если говорить о другом человеке – с кем встретится, когда придет срок… Виктор старался реже вспоминать о том, кого всей душой ненавидел.
«Мы стали женственны и расслабленны, – размышлял Исаев. – Следовать законам адата[39], отвечать жизнью за каждое слово, взвешивать любой поступок, зная, что за него ответят наши дети и через сотню лет нашего потомка укорят недостойным поступком праотца. Если предки кого-то из присутствующих не упоминаются в разговоре – значит, они были “ледара”, людьми,
