Это останется с нами - Виржини Гримальди
Я выхожу последним. На улице холодно, рук я не чувствую, но мне нужно кое-что сделать, прежде чем возвращаться домой. Кое-куда зайти.
По дороге я размышляю о конкурсе, он уже несколько ночей лишает меня сна. Филипп давит, и я чувствую, что, если не пройду отбор, он очень расстроится. Я узнал, что мой наставник давным-давно участвовал в конкурсе на лучшего рабочего Франции – и провалился. Натали тоже только о том и думает, рассказывает о предстоящем испытании всем клиентам, со мной сюсюкает как с чихуа-хуа. А еще есть Лейла, которую я боюсь разочаровать. Она в меня верит, а я не просто трушу, я паникую!
Выхожу на улицу Кондорсе. На том месте, где я спал в машине, стоит мотоцикл. Не помню, сколько ночей провел тут. Замираю на несколько мгновений – и оборачиваюсь. Дом с синими ставнями никуда не делся.
54
Ирис
Меня давно никто так страстно не целовал. Не знаю, как это случилось, в темноте не различаю черт его лица, не знаю его имени, но чувствую его дыхание, к моим губам прижимаются горячие настойчивые губы, язык… лижет мой нос, подбородок, веки.
– Проклятие, Будин!
Примостившись у меня на голове, такса вырывает мое подсознание из странного сна, упоенно вылизывая лицо. Я поселилась в квартире три месяца назад и надеялась привыкнуть к псине, подружиться с ней, но не настолько. Я стала самым близким Будин человеком. Она ходит за мной по пятам, смотрит молящим взглядом. Многие душу бы продали за такое отношение! Мне она не мешает, хотя иногда, в некоторых местах, я бы предпочла оставаться наедине… с рулоном туалетной бумаги.
Наверное, я неплотно закрыла дверь, когда ложилась. Сама виновата, могла бы подремать еще немножко. В последнем триместре беременности живот стал помехой крепкому сну. До сих пор я была избавлена от множества неудобств, знакомых большинству будущих мамочек, – видимо, тело «готовилось» к финальному спурту. Теперь я получаю по полной программе – кислая отрыжка, отеки ног, нетерпеливый мочевой пузырь, капризный седалищный нерв, появление растяжек и исчезновение промежности.
– Хочешь прогуляться?
Будин машет хвостом, что я расцениваю как согласие. Наверное, Жанна не успела вывести таксу, у нее была назначена встреча на раннее утро.
Одной рукой я крепко цепляюсь за перила, чтобы не уподобиться на треклятой лестнице Сурие Бонали[49], в другой несу Будин, потому что ступеньки слишком высокие для ее коротеньких лап и она неизменно изображает падающую костяшку домино. А еще она обожает по пути на первый этаж «умывать» меня, точно зная, что третьей руки, чтобы отмахнуться, у меня нет.
Мы не покидаем квартал, мне нравится место, где я теперь живу, потому что переехала сюда, не имея предубеждений, и привыкла к звукам, запахам, фасадам домов. Я всегда считала, что легко приспосабливаюсь к переменам, потому что числю «домом» место, куда помещаю воспоминания и привычки. Дом там, где я. В этом квартале, этом доме, этой квартире, этой комнате, еще недавно чужих, но ставших моими.
Желудок подает сигнал, и я вхожу в булочную Тео. Молодая женщина обслуживает покупателя, потом здоровается со мной. Я отвечаю, улыбаюсь и говорю:
– Шоколатин, пожалуйста.
Она воспринимает просьбу как оскорбление. Я не впервые сталкиваюсь с подобной реакцией, так это слово действует на всех, кроме жителей юго-запада Франции.
– Здесь такого не пекут, – отвечает она, – возьмите шоколадные булочки, они намного вкуснее.
Я включаюсь в игру.
– Булочки? У них внутри шоколад? Нет, лучше шоколатин, они у вас очень красивые.
– А может, булочку с изюмом? – Она кивает на витрину.
Из задней комнаты выглядывает Тео – он узнал мой голос.
– Лейла, эта женщина неместная. Сейчас она попросит положить ей покупку в кармашек[50], снабдив пожеланием хорошего дня[51].
* * *
Когда мы возвращаемся к дому, консьерж протирает стекла.
– О, добрый день, рад вас видеть, мадам! Мы еще не встречались в этом году, и мне очень хотелось лично пожелать вам счастья, здоровья, хорошей работы, любви и всего-всего-всего!
– Большое спасибо, Виктор, вам тоже всего наилучшего.
Он смотрит на меня и улыбается, застыв перед дверью. Мой бедный желудок кричит: «Караул!»
– Можно мне пройти?
Он заливается краской и отодвигается.
– Знаете… – произносит он мне в спину, – на почтовом ящике до сих пор нет вашей фамилии, но почтальон оставил письмо на имя Ирис Дюэн. Это ведь вы, да?
Теперь застываю я.
Моего нового адреса не знает никто. Платежные бюллетени я забираю в агентстве, а всю корреспонденцию переадресовывают матери.
Виктор исчезает в своей квартире и через несколько секунд возвращается с коробкой шоколадных конфет и конвертом, протягивает их мне, бормочет:
– Это пустяк, но мне очень хотелось порадовать вас.
Я рассеянно благодарю, занятая мыслями о письме. Адрес написан почерком матери, и на душе становится легче. Открываю конверт и вижу внутри открытку с приклеенным к ней листочком.
Я не знала, стоит ли пересылать это, но Жереми написал тебе.
Не читай, если не захочешь.
Целую, мама.
На открытке изображен позолоченный олень в снегу, обвитый надписью: «С наилучшими пожеланиями!»
Ангел мой!
Я считаю минуты до нашей свадьбы. Мне не терпится обвенчаться с тобой и прожить вместе до конца дней. Я понимаю твои сомнения, они естественны перед такими серьезными переменами.
Позвони мне, я сумею тебя успокоить и убедить.
Люблю больше жизни.
Жереми
55
Жанна
Когда Жанна вернулась домой, Ирис рассеянно, без аппетита отщипывала кусочки от шоколадной булочки и была занята своими мыслями, явно не слишком жизнеутверждающими, так что Жанне не пришлось рассказывать о визите к офтальмологу, у которого она не была. Врать она никогда не умела, но предпочитала умалчивать о встречах с медиумом, чтобы никому не пришло в голову отговаривать ее от общения с ним. Сеансы подрывали ее бюджет, но она получила хорошую цену за золотые украшения. Придя к ювелиру, Жанна едва не передумала. Многие вещи имели сентиментальную ценность, в том числе крестильный медальон и браслет, подарок мужа, но она предпочла вещам из прошлого возможность общаться с Пьером в настоящем.
Они с Ирис обменялись парой фраз, после чего Жанна пошла к себе, то и дело касаясь ладонью лежащего в кармане конверта.
В последнее время письма приходили реже и были тем ценнее. Она устроилась в кресле у кровати, посадила на колени Будин и начала читать.
Зима 2015-го
