Русские снега - Юрий Васильевич Красавин
То, что так заинтересовало его издали, не исчезало и не менялось — напротив, становилось четче и крупней: на бескрайнем снежном поле стоял… вроде бы, деревянный щит высотою в человеческий рост, и укреплен прямо на снегу. Ну да, это был фанерный щит, выкрашенный в три цвета — поверху белилами, в середине синькой, у самого снега — кирпично-красной масляной краской.
«Если я в этом что-то понимаю, — сказал себе Ваня, — этот щит изображает флаг российский. А поставлен он, как сигнальный буй над местом крушения корабля. Если я не ошибаюсь, именно здесь деревня Починок, и ничто иное. А фанерный флаг соорудил Паша Кубарик».
Рядом со щитом было натоптано — можно смело предполагать, что воздвигнув символ государства, бывший моряк Паша сыграл на гармошке своей что-нибудь патриотическое, вроде «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“», и помаршировал вокруг, давая понять неведомо кому, чтоб не рассчитывали на победу.
Тут же, в нескольких шагах, обнаружил Ваня и отдушину деревни Починок, вернее одного обитаемого дома — ветром отнесло в разные стороны черную сажу и пепел. Веяло от отдушины теплом, смолистым дымком и чем-то очень вкусным: то был запах вареного мяса и даже пирогов. С мясом дело ясное: без него Кубарик не живет, имея ружье. Но откуда пироги? Уж не оставил ли он зимовать с собой какую-нибудь дачницу? Или труба эта дышит воспоминаниями полувековой давности?
2.
Ваня сбросил лыжи, лег на снег, провис головой над этой отдушиной — ну да, гармошка похрипывает… да и весело так! Хотелось увидеть сейчас Кубарика, обменяться мнениями, да и просто себя показать: вот он я, не унывай, Пал Палыч, ты не одинок.
Но поди-ка, спустись по этой отвесной трубе, оплавленной теплым воздухом и схваченной морозцем. Небось, Паша тоже поднимался по лестнице, а потом убрал ее за собой на чердак.
— Пал Палыч! Э-гей!
Нет, гармошка похрипывала благодушно и лихо, не замолкая. Можно было даже слышать голос поющего:
— Едут, едут юнкера гвардейской школы,
Трубы, литавры на солнце блестят.
Откуда эта песня стала известна Кубарику? Да из телевизора, наверно! Мало ли у него телевизоров… Может, в деревне Починок и электричество есть?
Слепил комок из снега, кинул вниз:
— Ку-ба-рик!
Хорошо бы этот комок угодил во вьюшку, чтоб та загремела. А то ведь не услышит.
— Пал Палыч! Отзовись!
Замолкла гармошка… Нет, опять заиграла:
— Эй, грянем «Ура!», лихие юнкера.
Буль-буль-буль, баклажечка зеленого вина.
— Хорошо поет! — отметил Ваня.
Просто спрыгнуть вниз было страшновато: неизвестно ведь, сколько придется лететь! Да и крышу проломишь или трубу развалишь… и ноги повредишь, ничего нет проще.
— Ку-ба-рик!
Нет, не слышит. Ваня постоял, размышляя, что делать. Отошел немного в сторону и увидел словно в твердой меловой породе вырубленную, аккуратную лестницу, в снеговую глубь уходившую. Это была не простая лестница, а винтовая. На каждой ее ступеньке — пластина из льда. Ну, Кубарик на такие художества большой умелец! Он славные корзинки плетет из тонких еловых корней — прочные, телесно-белые. И не только корзинки — хлебные тарелки, лукошки для ягод и грибов, подвески для цветов, а еще детские игрушки из бересты: столики, стульчики, кроватки, игрушечную кухонную утварь… Много чего умеет этот Паша, он же Пал Палыч! Даже песню сложить. Про последний приют… или о великом мосте, который он строит к кому-то.
Ваня снял лыжи, опять воткнул их в снег и стал спускаться по лестнице вниз.
3.
Затиндиликало в ушах, вернее, где-то во внутреннем ухе, если такое есть… и он оказался на краю большого села. Стена снега осталась как бы у него за спиной, а перед ним была улица в сугробах, санный путь в лошадиных катышах… Невдалеке три женщины с ведрами на коромыслах громко разговаривали вперебой… Перед большим домом с крыльцом, выходящим к коновязи, стояли лошади, запряженные в сани-розвальни, мирно похрупывали сенцом… Над входной дверью — доска и на ней крупными неровными буквами рельефно обозначено: «Харчевня».
Это был тот дом, и именно та вывеска, что Ваня видел раньше.
— С дуба падают листья ясеня, — сказал он огорошенно.
С крыльца, запахиваясь в овчинный тулуп, сбежал мужик в подшитых валенках, поскрипывая снегом, отвязал лошадку, вальнулся в сани — «Нно!» — и отъехал, не обратив на Ваню никакого внимания.
— Куда это меня занесло? — то ли вслух, то ли мысленно спросил себя Ваня. — Хар-чев-ня… Кто писал, не знаю, а я дурак, читаю…
Затем он сказал себе, как обычно, что хоть и сорок у него умов, но понять ничего невозможно. И так решил:
— Ладно, поиграем в эти игрушки, раз мне предлагают.
Он пересек улицу и взошел на крыльцо, бодро потопал на нем, отряхивая снег с валенок и решительно толкнул дверь.
Через пустые сени попал в чисто убранную комнату, с широкими лавками вдоль стен; десяток столов стояло тут в окружении табуреток. Еще один стол длинный — у окна в углу, на нем большой самовар, на конфорке — фарфоровый чайник; кудрявая струйка пара вилась над самоваром — все будничное, ничего особенного. Возле самовара с полотенцем через плечо сидела на лавке и протирала чашки молодая полная женщина, волосы у нее были убраны под красный платок, повязанный туго. В окна сквозь морозные узоры смотрело солнце, лучи его падали наискось, освещая чистый пол с лаково поблескивающими сучками.
Двое мужиков сидели за одним из столов, распаренные, жарко спорили о чем-то; полушубки их лежали на лавке, сами они остались в рубахах-косоворотках. Еще один мужик и мальчик лет восьми сидели за другим столом и пили чай из блюдечек, держа их на растопыренных пальцах.
А за маленьким столом, напротив женщины, протиравшей чашки, сидел Паша Кубарик, играл на гармони именно для неё и пел:
— Справа повзводно сидеть молодцами,
Не горячить понапрасну коней…
Женщина внимала ему благосклонно.
В простенке успел заметить Ваня картину: усатый грузный генерал на белом коне снес саблей голову в чалме другому всаднику.
4.
Спорившие мужики оглянулись на вошедшего и замолчали озадаченно. Мальчик и его отец тоже смотрели, дивясь. Паша Кубарик встал и пошел ему навстречу, держа гармонь под мышкой:
— Иван! Здорово, друг! Я знал, что ты меня найдёшь. Кто ещё, окромя тебя? Только ты. Он был слегка хмелён,
