С любовью, Энтони - Лайза Дженова
Высаживая девочек на парковке общественного центра, Бет пожелала всем троим:
— Хорошо вам провести время!
Джессика с Грейси улыбнулись и помахали ей руками на прощание, Софи же ответила:
— Можешь не беспокоиться, мне там точно хорошо не будет! — И хлопнула дверцей машины.
Ох уж эти подростки.
Городской лагерь работает до двух. У Джимми сегодня выходной, и он предложил забрать девочек из лагеря, провести с ними вечер, а потом сводить поужинать в «Бразерхуд». Он пообещал, что привезет их домой к восьми.
Так что у Бет в распоряжении почти одиннадцать часов, и она может заняться чем угодно. Полная свобода. Еще неделю назад она воспользовалась бы этой возможностью, чтобы устроить уборку, что-нибудь масштабное, например перемыть все окна, или обработать средством от плесени уличную мебель на террасе, или выполоть сорняки на участке. Но она начала читать «Писательство до костей», просматривать свои тетради, свои старые стихи, свои рассказы, многочисленные неоконченные зарисовки и поняла, что получает от этого удовольствие. И она снова начала мечтать.
Так что она решает, что окна, плесень и надоедливые сорняки могут и подождать. Вместо всего этого она едет в библиотеку, чтобы там спокойно и без помех заняться писательством. Сегодня она чувствует себя готовой сдуть пыль с той творческой части себя, которую задвинула в дальний угол много лет назад, и посмотреть, способна ли она еще на что-нибудь. Она наконец выделила себе пространство и время исследовать тот эмоциональный голос внутри себя, который оказался случайно заглушен — сначала придушен в угоду требованиям материнства, а потом ее так заел быт, что она и сама о нем уже не вспоминала.
Бет поднимается на второй этаж и устраивается за внушительным деревянным столом, намного превышающим размерами тот, что стоит у нее в столовой, лицом к такому же громадному окну, футов по меньшей мере восьми в высоту. Оно открыто, и с улицы веет свежим утренним ветерком. Кроме того кресла, в котором сидит она, вокруг стола стоят еще девять ровно таких же. Все они не заняты.
Она вытаскивает из сумки тетрадь на пружине, ту самую, что была куплена много лет назад, и раскрывает ее на первой чистой странице. Давненько она не писала ничего, кроме своего имени и сумм на чеках, которыми оплачивала счета. Ее переполняет нервное возбуждение. Она вытаскивает свою любимую ручку и смотрит на чистый лист, пытаясь придумать, с чего начать. Ей всегда было трудно начинать. Она барабанит по зубам кончиком ручки — эту привычку она приобрела еще подростком, сражаясь с домашними заданиями, — и мамин голос в ее голове немедленно произносит: «Не надо так делать, Элизабет» — и она подчиняется.
Она бросает взгляд на часы на стене. Они показывают девять двадцать пять. Как и стол с окном, часы здесь тоже больше обычных. Массивные, в дубовом корпусе, с римскими цифрами на циферблате из слоновой кости. Деревянные панели украшены затейливой резьбой, которая похожа на кудрявые океанские волны. Часы кажутся старинными, и, скорее всего, они действительно старинные, с прошлым, имеющие историческую ценность, но Бет не знает какую. Сегодня в библиотеке безлюдно и тихо, так тихо, что она слышит, как тикают часы.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Интересно, почему в библиотеке сегодня так пусто? Она глядит в окно. На голубом небе ни облачка, веет легкий ветерок. Идеальная погода для пляжа. Пожалуй, вот чем она может заняться в свой свободный день. Она может пойти на пляж! Бет отодвигает стул, но не успевает она закрыть ручку колпачком, как понимает, что́ на самом деле стоит за этой внезапной идеей. Страх. Страх перед этой чистой страницей. К тому же это глупая внезапная идея — идти на пляж в разгар дня в июле, чтобы конкурировать там за клочок песка с отпускниками. Все сейчас именно там. Она не настолько глупа, чтобы ввязываться в это безумие.
Она придвигается обратно, умостив ноги под столом, и пытается усесться поудобнее. Так, ладно. За дело. Но за какое именно? Чего она хочет? Продолжить один из своих неоконченных рассказов? Тогда надо было взять их с собой. Где будет происходить действие? Здесь, на Нантакете? Или, может, в Нью-Йорке? Вопросы возникают один за другим, эхом отзываясь у нее в голове и парализуя руку.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Может, сделать какое-нибудь упражнение из «Писательства до костей»? Размяться, разогреть перо, так сказать. Ей вспоминается, что именно таким образом она раньше и начинала.
Она расстегивает свою сумку — объемистый черный потрепанный нейлоновый баул. Его ей кто-то подарил. Джорджия? Это было так давно, что она уже даже не помнит. Это был подарок к рождению Софи. Ее баул — на самом деле сумка для подгузников. Джилл считает, что это просто позорище.
Бет согласна, сумка не самая изящная, и да, надобности носить с собой подгузники у нее давно нет, поскольку даже ее младшенькая уже несколько лет как приучена к горшку, но ей нравится широкий ремень, то, что сумка сшита из водонепроницаемого материала и с нее легко стереть влажной салфеткой практически любую грязь, что внутри у нее уйма практичных кармашков. В кармашке для детского рожка она теперь носит бутылку с водой. В кармашке для влажных салфеток очень удобно разместился кошелек. В отделении на молнии, где она раньше держала пустышки, теперь живет мобильный телефон. А в среднее отделение она сваливает все остальное.
Все остальное, но, кажется, не «Писательство». Книги там нет. Она забыла захватить ее. Черт. Может, съездить за ней домой? Бет смотрит на лежащую перед ней на столе тетрадь.
Пустую.
Ей нужна книга. Но если она уедет, то уж точно не вернется назад. Если она уедет, то уже через двадцать минут на ней будут желтые резиновые перчатки и ведро с хлоркой в руках. Она крепко ставит ноги на пол, как будто это два якоря, и глубоко дышит. Она остается.
Она решает, что хочет продолжить свой рассказ про мальчика, который находил утешение и смысл в воображаемом мире, где
