Георгий Венус - Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Ершов, Тыкин и Подойко, звеня котелками, уже бежали назад к подводам.
- Подождите! Да рассказывай дальше,- снова обратился я к поручику Науменко.- Действительно, происшествие не совсем-таки обыденное!..
- Ну и вот...
И лицо поручика Науменко разгорелось от возбуждения.
- Когда наша рота пошла в бой,- рассказывал нам поручик Науменко,оставшийся при обозе штабс-капитан Карнаоппулло отправился в халупу пить молоко. Пользуясь простодушием Кишечникова и его незнанием службы, один из перебежчиков, тот, что глядел исподлобья, попросил у него разрешения оправиться, ушел за хату и больше не вернулся. Оставив второго перебежчика, Кишечников побежал искать его по всем хатам; попал также и в ту, в которой за крынкою молока сидел штабс-капитан Карнаоппулло. Штабс-капитан поднял на ноги всех нестроевых и даже подводчиков, но было уже поздно. Сбежавшего красноармейца не нашли. Тогда рассвирепевший штабс-капитан тут же, возле подводы, расстрелял и Кишечникова, и второго красноармейца - скуластого парня с красным лицом,- обвиняя их обоих в содействии побегу.
- Да, да!..- повторял поручик Науменко.- Попадись под горячую руку... капитану или ротному... Зве-ери!.. А ведь сбежавший был шпионом,- вы знаете это?
...Мы уже спускались с холма... Поручик Науменко все еще сидел у нас на подводе. Понемногу возбуждение его прошло, и на лицо вновь набежала знакомая нам улыбка.
- Эй, поручик Скворцов! Откуда такое богатство?..- закричал он вдруг, приподнявшись.
Несколькими подводами за нами голый до пояса поручик Скворцов расправлял над головою новую, белую рубашку.
- А что?.. Завидно? - крикнул тот, уже продев сквозь рубаху голову.
- Да нет!.. Но откуда?..
- Да оттуда!
Поручик Скворцов указал рукой на поместье, уже едва-едва чернеющее вдали.
- Подарили?..
- Еще что!.. Кто теперь дарит!.. Родичи там у меня есть, из недорезанных... Тетка...
Кружилась пыль. Подводы наезжали на подводы. Холмы за нами опускались в полутьму.
ПОХОДНАЯ ЖИЗНЬ
Красные наступали...
Три дня подряд, каждую ночь, шла в бой наша рота.
Мы защищали большую, богатую колонию, Гальбштадт или Куркулак,- не помню... Помню одно: на каштановых деревьях ее главной улицы болтались три трупа. Помню еще и лицо одного повешенного. Оно было вздуто, особенно щеки, которые выступали вперед и хоронили провалившийся вглубь нос. На длинной веревке под бородой повешенного болталась дощечка; "дезертир". Дощечка раскачивалась под ветром и, легонько ударяя о колени повешенного, вновь отскакивала далеко вперед.
- Вот!.. А вы говорите, своих не вешаем!..- сказал как-то штабс-капитан Карнаоппулло.- Как не вешаем! И по три сразу...
- Да разве свои это? Ведь это те же красноармейцы! Вот если б офицера на вешалку вздернули.
- Еще что!.. А Ивановского позабыли?.. Мало?
И штабс-капитан отошел от ротного и нахмурился. В последнее время штабс-капитан хмурился очень часто. И всегда только в присутствии ротного. И всегда - отворачиваясь.
А около штаба полка дни напролет толпились солдаты и офицеры.
Около штаба расстреливали пленных латышей.
- Ты полковника Петерса видел? - на третий день боев и расстрелов спросил меня поручик Науменко.- Не правда ли, как битый ходит?.. Видел?
- Видел.
- А знаешь почему?.. Своих - латышей этих - жалеет. Сам ведь латыш! Говорят, места не находит. А по ночам, говорят, сидит в темной халупе, сжимает голову руками и рычит, как раненый зверь.
На четвертый день красные нас выбили. На пятый мы выбили красных.
Когда мы вновь входили в колонию, на трех каштанах главной улицы болтались три наших офицера, взятые красными в плен за день перед этим.
В бою на пятый день 7-я рота потеряла убитыми и ранеными около половины штыков. 8-я - треть. 5-я и наша - всего несколько.
- Как странно бьет артиллерия красных!.. На одном участке сметает решительно все; на другом, тут же рядом, только и дает перелеты и недолеты.
- А это смотря кто стоит на орудии. Если старый барбос - офицер еще с германской...
Поручик Скворцов удивленно посмотрел на ротного.
- Неужели вы думаете, что старые офицеры так же старательно, как когда-то по немцам, бьют теперь и по нашим цепям?
- Привычка!..- коротко ответил ротный, задумавшись.
Мы сидели на траве, составив винтовки и сбросив с плеч тяжелые, уже вновь пополненные патронташи.
- Хоть бы дня три отдыха дали! Устали до черта!..- жаловался поручик Науменко.- Ноги едва носят. Засыпаешь прямо в цепи...
- Дубье!.. Ослы!.. Дерево!.. Рав-няйсь! - кричал молодой штабс-кэпитан в щегольском френче, бегая возле сбившихся в кучу пленных.
- Равняйсь!..
Пленные, мобилизованные крестьянские парни, испуганно толпились на одном месте, очевидно не понимая, что от них требуют.
Наконец, их разбили. На латышей и на русских. К немногим латышам причислили почему-то и всех рыжих и белоголовых парней. В свою очередь из числа русских уже выделяли офицеров старой службы - для пополнения нашей офицерской роты. Отведенные в сторону, офицеры слюнили химические карандаши и друг другу на гимнастерках выводили погоны и звездочки.
...Где-то, очень далеко, вновь заухало орудие. Со штыков составленных винтовок сползли лучи солнца. На небо с двух сторон ложились тучи.
- Да ей-богу ж!..- Галицкий перекрестился.- Ей-богу ж, так и заявил!.. Хошь бей, заявил, хошь!..
Поручики Науменко, Скворцов, штабс-капитан Карнаоппулло и некоторые офицеры других рот встали и пошли через поле. Встали и солдаты. Кольцо вокруг пленных быстро росло.
- И не пойду!.. Расстреляйте!.. Не пойду я!..- кричал в кольце широкоплечий офицер-пленный.- Эй, вы, наемники заграничные!.. Свалка всероссийская!.. А правды ль не хотите?.. Капитан - думаете?.. Думаете - и побегу сразу?.. К вам?.. В гнездо ваше черносо...- Над головой его серой сталью блеснула шашка. Потом еще и еще. Кольцо быстро расступилось, вновь хлынуло вперед и сомкнулось уже над изрубленным офицером.
...Мы шли назад в колонию. Падал дождь... На каштановых деревьях главной улицы болтались неснятые веревки. С них бежала вода...
В этот вечер красные не наступали. За окном было темно. Шумел дождь. На лавке под окном лежал поручик Науменко. Кажется, спал.
- ...Ерунда какая!.. А если и застрелится, черт с ним!.. Негодяя не жалко!.. Да только не застрелится он,- вполголоса говорил мне подпоручик Морозов.- Не из таких, брат, Скворцов этот! Хитрая бестия... У него ведь заряжены только те гнезда - по счету три,- которые сверху прикрыты ржавчиной. Шулер своего дела. Ну да, конечно!.. Ну, конечно, артист!.. Если барабан у него останавливается ржавым гнездом на очередь, он вновь его крутит... Вся и лавочка!.. А дураки в восторге: и смелость! и храбрость! и удаль! и фатализм! и тип Лермонтова! и еще ерунда всякая!.. Господи, и как не надоело!..
Проснулся поручик Науменко. Приподнялся на лавке и, потирая глаза, долго во все стороны дергал локтями.
В окно с новой силой ударил дождь.
- Господа, приготовьтесь,- вошел поручик Ауэ.- Сейчас выступаем... А капитан... помните?., этот, которого зарубили?..- сказал он, уже взявшись за дверь.- Вот к нам бы... В роту бы такого!.. А?..
Через час мы выступили.
Над степью все еще шумел дождь. Я лежал под шинелью. С шинели стекала вода. Потом вода стала просачиваться, и я зарылся глубоко в солому. Под самым моим ухом тяжело ворочались колеса. Они тянули жидкую грязь вверх за собою и вновь бросали ее в звонко хлюпающие лужи. Прошел час... Второй... Может быть, третий и четвертый. Дождь перестал лить, и я высунул голову из-под шинели.
Край неба уже золотился. Светало... Нам навстречу бежала дорога. Вдоль дороги бежали низкие кусты, после дождя тяжелые и приглаженные.
- Скоро?
- А бог его!..- ответил Галицкий и зевнул во весь рот. Мы двигались по направлению к Мелитополю, на помощь донцам, заманившим в мешок конную армию Жлобы.
* * *
По равнине, усеянной редким холмиком, металась красная конница. Донцы гнали ее с трех сторон - прямо на наши цепи.
Палило солнце. Трава давно уже высохла. За разбитыми лавами красных гонялись легкие столбики пыли. Это наши пулеметы искали правильный прицел.
- Снижай! Двадцать два!.. Снижай еще! Двадцать!.. Во-сем-над-цать! доносились до нас торопливые команды.
2-й батальон стоял в резерве. Красным было не до обстрела, и наши резервные роты взобрались на ближайшие холмики, с которых была видна вся широкая картина идущего боя.
На круглой вершине второго за нами холма торчала высокая мачта. На ней была установлена антенна беспроволочного телеграфа.
- Ну, как?
- Сейчас!.. Подождите! - суетился перед мачтою молодой офицер с серебряными погонами.
- Ну, как?..
- Ге-не-рал Абрамов двинул четвертый полк! - кричал он уже через минуту.- Ге-не-рал Аб-рамов рас-сы-па-ет...
- ...Офицер не должен бояться смерти. Прежде всего, это оскорбительно!
Четыре залпа, подряд данные офицерской ротой, на минуту заставили поручика Скворцова замолчать.
