Пауль Куусберг - Капли дождя
- Еще говорят, что и латыш вышел под чистую, и он подпал под амнистию. Вернулся в Латвию, живет в Даугавпилсе.
- А новостей повеселее у тебя нет?
- Есть. В нашу реку выпустили мальков форели. - Форель там не будет жить, форели холодная
нужна вода, как родник чистая, - сказал Андревс. - А в Руйквере речка мутится, дожди намывают туда землю. Вдобавок еще из болота ржа сочится.
- У почтарши Эды теперь трое детей, - сказал Кур-витс, уставившись в потолок. - Мужа порядочного, домоседливого заимела.
Андреас рассмеялся:
- Ну и пес же ты старый! А в партию-то хоть вступил?
- Я бы вступил, да ты уехал, а другие парторги меня не жаловали. Сознания у меня недостаточно.
-'Я напишу парторгу вашему.
- Не пиши. Заварят старое дело. Я однажды ездил рыбу ловить на тракторе, - объяснил "царского имени колхозник", и по тону его Андреас понял, что это была очередная проделка Курвитса. - После ледохода щучий жор начался. У меня ноги в коленях вовсе уже не гнулись. Но душе покоя не было. А тут "Беларусь" во дворе, тогда я уже на тракторе не работал. Сводный брат Мызаского Сасся, тихий такой мужичонка, и мухи не обидит, поднабрался как следует, проезжал мимо нас, а трактор у него так и вихлял из стороны в сторону, ну, думаю, на шоссе, чего доброго, наедет на кого-нибудь. Остановил я его, сманил мужичка рябиновкой с трактора и спать уложил. Утром черт меня дернул. Сводный брат Сасся еще храпел, я и решил, что раньше десяти глаз он не продерет, забрался на трактор - и прямым ходом к реке. Но трактор понадобился, тракториста нашли у нас, и меня отыскали по следам. Уже два щуренка было в садке, да и они не спасли. В конторе сказали, что это кулацкий заговор, я брат серого барона, тракторист - сводный брат главаря лесных братьев, дело, что называется, было заведено. Тогда мне стало ясно, что за водкой на тракторе гонять можно, катай себе сколько влезет, но к реке - это уже саботаж. Так что, будь добр, не пиши.
- А что сказала Мариета?
- Что дураку и в церкви на орехи достается. Старуха у меня милосердной души человек. А твоя семья как?
- С женой я развелся, - Андреас ничего не таил,
- Тогда мне повезло больше твоего, - покачал головой старик. - Как выздоровеешь, приезжай, поглядишь на нас. Порыбачим. Уж не обезножею я. А если и обезножею, то колхоз должен "виллис" дать, на "Волге" к рыбным местам не подъедешь. Разве они посмеют отказать? Я же учредитель колхоза, железный фонд и оплот его, портрет мой висит на стене в главном здании, "Знак Почета" на груди и все прочее. Если раньше не выберешься, приезжай через четыре года, в семьдесят втором будет юбилей, колхозу "Кунгла" ровно двадцать пять лет исполнится. Видишь, имя, которое ты ему дал, до сих пор живет, хотя "Кунгла" было только одним из шести хозяйств, которые теперь объединились. "Сталины" переименовали, и нам в свое время предлагали "Сталина", ты отстаивал "Кунглу". Не влетело тебе за "Сталина"?
- Да нет. Против "Сталина" у меня ничего не было, только колхоз для такого имени слишком немощным был. В сорок девятом году Сталин являлся для меня богом.
- Недоброжелатели твои в анонимках тебе в вину ставили и то, что ты против имени этого возражал.
Андреас заметил, что Тынупярт по-прежнему наблюдает за ними. В их сторону он больше не смотрел, глаза его уставились в потолок, но чувствовалось, что слушал он внимательно. Андреаса это не трогало. К Эдуарду он уже привык. Временами, правда, в душе подымалось что-то, но, к счастью, у старых дрожжей больше не было прежней закваски, чтобы неожиданно чему-нибудь прорваться.
- Времена анонимок кончились, - заметил Андреас.
- Не скажи. Может, столько не значат, как в свое время, но пишут все равно по-прежнему. Даже я высиживаю жалобу. Прямо министру сельского хозяйства, под своим именем - и никаких. На председателя. Чтоб не считал меня батраком. Я хочу быть хозяином, полноправным хозяином.
- Если душа не дает покоя, сходи сам на прием к министру, вроде бы честнее будет, - подсказал Андреас.
- Честнее, конечно. Приколю орден - и пошел.
- А с председателем ты поговорил как мужчина с мужчиной?
- Он не принимает меня.
- Тогда выступи на общем собрании.
- Думаешь мне, увечному старику, легко чесать язык на общем собрании? Что хуже всего - теряюсь я там, уже пробовал. Между собой болтаю сверх всякой меры, на собрании язык в узел вяжется.
- Начни все-таки со своего колхоза.
- Ты серьезно? Оно, конечно, будет честнее. Сперва побываю в сумасшедшем доме, потом видно будет.
- Посылают на исследование в психоневрологическую больницу?
- Говори так, как в народе говорят. Если Сээвальд, то Сээвальд. Ты, наверно, не знаешь, что вначале я лежал в этой палате. Отсюда перевели в хирургию: мол, ревматизма нет, сердце здоровое, можно резать. Хирурги уже ножи точили, но потом махнули рукой и теперь хотят сплавить меня в сумасшедший дом. Я даже пикнуть не смею своей старухе о Сээвальде, засмеялся старческим смехом Николай Курвитс. - Не то возьмет под опекунство. И председателю ни гугу - прикушу язык, нельзя давать ему в руки козырь. И старухе, и председателю вместо Сээвальда скажу невропатологическая или нейрохирургическая клиника. Если оперировать, то, конечно, будет нейрохирургическая, я узнавал. Сомневаются, что у меня вообще воспаление суставов, - все вдруг заговорили о нервах. Не о тех нервах, которые человека с ума сводят, а о других, от которых двигаются и руки и ноги. А может, у меня сразу два воспаления - и суставов, и нервов. Поди знай, Поживем - увидим.
Николай Курвитс с трудом встал и, опираясь о спинки коек, полувыволок себя из палаты. Радовался, что все-таки встретил Железноголового. Конечно, больница не самое лучшее место для встречи. Совсем другое дело, если бы они повстречались на певческом празднике, туда Николай Курвитс всегда ходил со своей старухой, которая на предпоследнем певческом празднике пела еще в смешанном хоре. Вот там, или у речки, или в пивной. А встретились они в лазарете. По словам Эллы, даже доктора удивлялись, что Железноголовый вообще жив остался. Мужик он крепкий, а таких крепких как раз и валит разом. Но жить он не умел, постоять, за себя - самым страшным грехом считал. То в деревню, то на железную дорогу, то на автобазу, теперь На строительстве. Куда ни пошлют, идет безропотно, и всюду умеет как бы поддать людям жару. Или места не нашел он своего правильного? Есть же такие, кто все ищет да ищет, пока волосы не поседеют, пока горб не наживут и силенки не выдохнутся. Теперь, конечно, должен занятие полегче найти, где на нервах не играют и работа не мочалит. Если бы еще дома вздохнуть можно было. Мужик прочнее на ногах стоит, если дома понимающая супружница. А Железноголовый подкрепления душе у своей жены не находил. Не будь у него, "царского имени колхозника", такой верной и преданной Мариеты, давно бы черви уже съели его. Или завшивел бы вконец, или кто знает, в какой богадельне пребывал бы под чужим приглядом. Нет, Железноголовый не поддастся, головы не повесит. Такого человека домашнее горе не сломит, лишь бы полегче жилось ему.
В эту ночь сон у Андреаса Яллака был опять беспокойный. Он несколько раз просыпался, к счастью, засыпал снова. Тынупярт вроде бы совсем не спал. Всю ночь лежал, уставившись в потолок. По крайней мере, Андре-асу показалось так. Утром Тынупярт жаловался на плохой сон. Когда все время находишься в помещении и лежишь, то какой там сон. Даже снотворное не помогает.
Лембит Тынупярт полностью походил на отца. В молодости Эдуард выглядел точно так же. Может, был чуть плечистее и пониже, конечно, думал Андреас Яллак. Эдуард тогда рос быстрее его, Андреаса. В пятнадцать лет Этс сходил уже за взрослого мужчину, в школьные годы он завидовал росту Этса. Но в шестнадцать и сам начал вытягиваться, а спустя два года они Снова были одного роста, обоим до метра восьмидесяти не хватало одного сантиметра. У сына Тынупярта рост явно за метр восемьдесят. В этом отношении Тынупярты подтверждают истину, что в двадцатом веке сыновья вымахивают выше отцов. И Этс был выше своего отца. У них же, у Яллаков, это общепризнанное правило не действует, он, Андреас, правда, был выше отца, но сын Андрес ростом выдался ниже. И по обличию Андрес походил на мать, Лем*бит же Тынупярт внешне - копия своего отца. Такой же холодный взгляд, даже цвет глаз, темный, почти коричневый вокруг зрачков, а затем светлевший и обретавший зеленоватый оттенок, и тот совпадал. Смуглое лицо, чуть с горбинкой нос, крутой, выдававшийся вперед подбородок, прядка волос уголком на лбу, широкий тонкогубый рот. Большие руки, а также ноги, башмаки, как и у отца, наверное, сорок пятого размера. Этсу еще в последнем классе начальной школы покупали обувь со взрослых полок. Он гордился этим. Ни у кого из ребят с их улицы не было таких ножниц, как у Этса Тынупярта, у сына почтового служащего, отец которого в середине двадцатых годов сумел встать на ноги, купил, как говорили в свое время люди постарше, за сущий пустяк себе дом, "Он мне будто с неба свалился", - похвалялся старый Тынупярт. По слухам, он назанимал денег у всей родни, сам и половину цены не смог бы оплатить, хоть и был бережливый человек, и с царской поры всегда на постоянной службе. Прежний хозяин дома, перебравшийся еще до первой мировой войны из деревни в город, владелец дровяного склада, внезапно умер от воспаления легких; потерявшая голову вдова собралась к уехавшим в Бразилию детям. Продажа дома свершалась впопыхах. Так и сошелся со счастьем старый Тынупярт, он первым пронюхал о том, что вдова собирается уезжать. Они дружили семьями. Бабы сплетничали, что, мол, неспроста вдовушка предпочла Тынупярта, у мужа ее глаза были всегда залиты вином. И был он грубый и неопрятный. Тынупярт же всегда ходил в отглаженных брюках, при галстуке или в мундире, нежно и прочувствованно пел, когда собирались на дни рождения. Супруга владельца дровяного склада открыто сетовала, что почему ее Леопольд не такой вежливый и образованный, как Тынупярт, уж явно между ней и Тынупяртом что-то было. Окажись Тынупярт вдовцом, она бы не уехала в Бразилию, но супруга Тынупярта была в полном здравии и глаз с муженька своего не спускала. Тынупярт овдовел после того, как жена владельца дровяного склада уже несколько лет прожила в Южной Америке, ходил даже слух, что, не будь войны, она вернулась бы обратно, только это могло быть и чистой сплетней посадских кумушек, потому что Тынупярт к тому времени снова был неимущим человеком. Так же как вдруг и неожиданно стал домовладельцем, так же внезапно и лишился своего положения. Во время всеобщего кризиса, когда всем было туго, он остался без дома. Оказалось, что не успел расплатиться со всеми. Кредиторы потребовали свое, опротестовали векселя, и дом пошел с молотка. Что же до ног Этса, то он был твердо убежден, что станет самым известным в Юхкентале человеком, потому что по рогам и бык. Большие ноги были и у сестры Этса Каарин, - во всяком случае, так уверяли соученицы ее, хотя Андреасу ноги Каарин вовсе не казались большими. На его взгляд, у нее были красивые ноги, по правде сказать, он особо и не приглядывался к ним. Если бы у него спросили о глазах Каарин, он не раздумывая сказал бы, что таких красивых и глубоких глаз нет ни у одной другой девушки. У Каарин были большие темные глаза, сплошь коричневые, а не только вокруг зрачков, как у Этса. Он, Андреас, восторгался глазами Каарин, ее длинными, толстыми косами, позднее любовался ее пышной темноволосой мальчишеской прической, улыбкой и пушком на верхней губе. У Каарин была самая тонкая в классе талия, о чем соученицы ее не заговаривали. Чем старше, тем краше становилась сестра Этса. В глазах Андреаса Каарин затмевала всех других девушек, и в Юхкентале, и в школе.
