Николай Гейнце - Под гнетом страсти
Он взял шляпу и уехал.
Эту-то сцену и припомнила Анжелика Сигизмундовна.
— Все это пустяки! Надо послать за ним! — сказала она себе.
Она хорошо знала нравственную физиономию своего "верного слуги".
За деньги он перенесет данную ему без свидетелей пощечину.
Она распорядилась.
Посланный вернулся с ответом, что г-н Перелешин уже около месяца как уехал из Петербурга, куда и надолго ли — неизвестно.
Спустя два месяца среди столичных виверов разнеслась весть об отъезде Анжель, этой "рыжей красавицы", за границу.
Вся столичная золотая молодежь и масса "этих дам" присутствовали на аукционе обстановки ее квартиры на Большой Морской.
Купили, впрочем, почти все маклаки. Дачу на Каменном острове со всей обстановкой приобрел для своей подруги сердца один невский банкир, вскоре после этого вылетевший в трубу.
VII
ОН ОТОМСТИЛ
В те два месяца, которые провела Анжелика Сигизмундовна по возвращении из Покровского до дня своего исчезновения с горизонта петербургского полусвета, она ни на йоту не изменяла режима своей жизни и была по наружности по-прежнему холодна и спокойна.
Она только немножко похудела и в ее чудных глазах стал чаще появляться злобный огонек, что, впрочем, придавало ее взгляду особую "адскую" прелесть и силу.
Дорого, однако, обходилось ей это показное спокойствие, и лишь оставаясь наедине с собой, она вволю предавалась мрачному отчаянию, изрыгая всевозможные проклятия и угрозы по адресу князя Сергея Сергеевича Облонского.
Как ни тяжел был удар, обрушившийся на нее при известии об исчезновении ее дочери, сила этого удара увеличилась, когда она узнала, что похитителем Ирены был не кто иной, как князь.
— Это самое худшее, чего я могла ожидать, — сказала она, как припомнит читатель, Ядвиге. — Это проклятие!
К страданиям, причиненным ей позором ее любимой дочери, присоединялось озлобление против самой себя при внутреннем неотвязчивом сознании, что любовным приключением князя Облонского и Рены она, Анжель, была потрясена и оскорблена не только как мать, но и как женщина.
Она сама любила Сергея Сергеевича — любила до ненависти.
Он погубил ее дочь, ее дорогую Рену, — она проклинала его, но в сердце ее, независимо от ее воли, шевелилось другое бесившее ее чувство — ревность к своей дочери.
Она принималась проклинать себя, старалась всею силою своей закаленной жизнью воли сбросить с себя этот страшный кошмар рокового двойного ощущения, но напрасно…
В томительные, проводимые ею без сна ночи или, правильнее сказать, при ее жизненном режиме, утра, образ князя Облонского неотступно стоял перед ней, и Анжель с наслаждением самоистязания вглядывалась в издавна ненавистные ей черты лица этого человека и доходила до исступления при мысли, что, несмотря на то, что он стал вторично на ее жизненной дороге, лишал ее светлого будущего, разрушал цель ее жизни, лелеянную ею в продолжение долгих лет, цель, для которой она влачила свое позорное существование, причина этой ненависти к нему не изменилась и все оставалась той же, какою была с момента второй встречи с ним, семнадцать лет тому назад. Этой причиной была любовь.
Она живо и ясно припоминала, как будто это было вчера, появление князя Сергея Сергеевича в ее салоне в первый год ее петербургской карьеры в качестве "львицы полусвета".
Его изящный, обаятельный образ проносился перед ней, ей явственно слышался его грудной, в душу проникающий голос.
"Он умеет прельщать!" — мелькала в ее уме фраза, сказанная ею Ядвиге. Она знала это по опыту и знала также, что протекшие годы не произвели почти никакого разрушающего действия ни на внешнюю, ни на внутреннюю физиономию этого "вечно юного ловеласа высшего разбора".
Она вспоминала, что чуть было она сама, она — Анжелика Сигизмундовна Вацлавская, с так недавно разбитым сердцем, с руками, на которых еще не успела обсохнуть кровь убитого ею любимого человека, не увлеклась ухаживаниями князя, не бросилась в его объятия с безумной бесповоротной решимостью посвятить ему одному всю свою жизнь, умереть у его ног, когда угаснет любовь в его ветреном сердце, забыв и свою цель, и свою, тогда еще малютку, дочь.
Она живо помнила, какое впечатление производил на нее в Варшаве, в доме Ладомирских, этот человек и сколько нравственной ломки пришлось ей произвести над собой, чтобы выйти победительницей в борьбе с нахлынувшим на нее к нему чувством, после подлого поступка с ней Владимира, тем чувством любви, страсти, самое воспоминание о котором она, казалось ей, похоронила навсегда в стенах Рязанского острога.
Она бросилась в Москву, в Покровское, и там только, на ферме Ядвиги, у колыбели Рены, нашла в себе вновь силу повторить свою клятву и вернуться в Петербург во всеоружии неспособной к малейшему проявлению истинной любви бесстрастной женщины.
Данная ею клятва была несложна. Вышедши оправданной из Рязанского окружного суда, вернувшись в Варшаву вместе со своею дочерью, она, устроив свои дела, увидала себя обладательницей небольшого капитала, тысяч в пятнадцать рублей. Захватив с собой свою няньку Ядвигу, она поехала в Москву, купила ферму близ Покровского и оставила на попечении старой польки малютку Рену.
Положив на имя Залесской в один из московских банков три тысячи рублей, она с остальными деньгами решила перенести свою деятельность на берега красавицы Невы.
В бессонную ночь накануне отъезда, проведенную ею у колыбели спавшей невинным младенческим сном дочери, дала она эту несложную, но страшную клятву.
"Всю оставшуюся в моем сердце любовь и нежность посвящу я тебе, дорогое несчастное дитя! — сказала Анжелика Сигизмундовна. — Никогда, ни к одному мужчине в мире не появится в нем ничего, кроме холодного презрения; ты лишена одним из них имени, я доставлю тебе громадное состояние, которое в наше время заменит всякое имя. У меня нет его теперь, но оно будет — у меня есть красота, — она тот же капитал. Она явилась одной из причин твоего появления на свет, я пожертвую ею же для тебя. Я заставлю мужчин пресмыкаться у ног моих, дорого платить за мои ласки, за мою кажущуюся страсть — страсть погубила меня, на ней же я построю твое и мое отмщение. Я буду беспощадна в разорении этих подлецов, чтобы их почти всегда покрытыми грязью деньгами упрочить благосостояние дочери подлеца. Клянусь тебе в этом тем, что у меня осталось дорогого в этом мире, — твоею жизнью!"
Она наклонилась и поцеловала ребенка, как бы запечатлев свою клятву этим поцелуем.
Эту-то клятву повторила она после чуть было не роковой для нее второй встречи с князем Сергеем Сергеевичем Облонским.
Все это она припоминала в бессонные ночи. Воспоминания ее неслись далее.
Она возвратилась в Петербург. Ее отсутствие произвело впечатление на Облонского. Разлука, хотя кратковременная, с женщиной, которой он серьезно увлекся и которая притом, по ее положению, казалась такой доступной, взбесила нетерпеливого князя. По ее возвращении он стал ухаживать усиленнее, настойчивее, но, увы, безуспешно, и притом на глазах у более счастливых соперников, поглядывавших на него с худо скрываемыми насмешливыми улыбками.
"Рыжая красавица" Анжель для него, князя Облонского, привыкшего одним взглядом своих ласкающих глаз покорять женщин с безупречной репутацией, оказалась недоступной Минервой.
Сергей Сергеевич выходил из себя.
Анжелика Сигизмундовна продолжала держать его в почтительном отдалении.
Всему бывает конец, и князь принужден был примириться со своим положением. Сохранив с Анжель игриво-дружеские отношения, он, казалось, сделался к ней совершенно равнодушен, хотя по временам в его красивых, полных жизни глазах появлялось при взгляде на нее не ускользавшее от нее выражение непримиримой ненависти и жажды мести за оскорбленное самолюбие.
Она платила ему той же, прикрытой массой холодного равнодушия, ненавистью.
Такие отношения установились и продолжались между ними.
— Он отомстил, жестоко, безжалостно отомстил! — воскликнула она при этих воспоминаниях, ломая в отчаянии свои красивые руки. — Но и я не останусь в долгу у тебя, ненавистный человек! — почти рычала Анжель. — Если поздно спасти Рену и отомстить за себя, за годы причиненных мне тобою нравственных терзаний, то не поздно никогда жестоко отомстить тебе за нас обеих.
VIII
СОРВАЛОСЬ
— Что ты ничего не кушаешь и не дотрагиваешься даже до твоего стакана? — говорил князь Сергей Сергеевич Ирене, сначала весело, под впечатлением дорогих, подарков и осмотра себя в зеркале, усевшейся за стол, но потом вдруг затуманившейся и сидевшей безмолвно, с опущенными глазами.
