Карта Анны - Марек Шинделка
Анна разговаривала с Ленкой: та, ни разу в жизни не видевшая корову, наконец превратилась для Анны в человека. Они говорили о чем-то неважном, скорее всего, опять о виде на долину, или о политике, или о свадьбе их общей знакомой. Впрочем, Анна следила не за ходом разговора, а больше за Ондржеем, который задумчиво теребил ракушку, висящую на шее. Из него снова выглядывал ребенок. Он смотрел перед собой глазами ребенка и о чем-то мечтал.
Петр обращался к Ондржею, думая при этом о Ленке, о том, что эти двое по методу исключения стали в глазах официанта парой. Петр почувствовал ревность к Ленке, увиденной глазами официанта. Ревность к ошибке, которую тот допустил, исходя из нахмуренных бровей Петра и сантиметра воздуха, зажатого Анной между пальцами, когда она отмеряла количество романтического напитка, разносимого сенбернарами по окрестным горам. Так в схему отношений включился и официант. Из-за него Петр теперь с горечью отмечал, что Ондржей с Ленкой по остаточному принципу и совершенно неповинно образуют красивую и гармоничную пару (что-то общее между ними всегда было), и вновь брался за решение своего уравнения, состоящего только из неизвестных. Внешне он пытался сохранять веселость, рассказывал случаи из практики, истории людей, которые просыпаются ночью от зуда в ампутированных конечностях и, сонные, отчаянно скребут воздух. Петр спросил еще рома и в разговоре непроизвольно пару раз положил руку на колено сидящей рядом Анны.
Анна сперва растерялась, а затем почувствовала легкий прилив возбуждения — от неизвестности и неопределенности. Она поспешно дала волне осесть и решила, что это просто ошибка, сила привычки, тайное проявление нежности у влюбленных, физиологическая память Петра по отношению к тому месту, где обычно находится колено Ленки. Но в действительности Петр исподволь напряг все силы, чтобы отомстить: сам того не осознавая, он хотел расквитаться с Ленкой за мнимую измену, в наказание поселить в ней ростки ревности. Однако месть не удалась — Ленка ничего не заметила. Она была слишком увлечена Каспаром Давидом Фридрихом, рецептом кекса, экологическим кризисом и чем-то еще, о чем как раз горячо, но вхолостую рассказывала ей Анна.
Месть Петра неожиданно сработала в другом направлении: Ондржей заметил этот жест и запаниковал. Словно у него на виду щупали его мать. Он был огорошен, поднялся с лавки и в замешательстве направился к туалету. Ондржей страшно обиделся на Анну! Прежде чем отойти, он хотел продемонстрировать ей свою обиду. Но, не слишком ориентируясь в дебрях мимических мышц, он изобразил на лице что-то невразумительное, что Анна с недоумением прочитала как юношескую гордыню. В ней снова поднялась знакомая злость. Анна услышала сельские рулады, и детское естество Ондржея стало ей окончательно противно. Из-за всего этого она совсем потеряла нить разговора с Ленкой, и вскоре он неловко оборвался.
Между тем на столе появились новые стаканы с ромом. Петр рассказывал что-то о цвете воды в долине и снова непроизвольно коснулся колена Анны. Ленка опять ничего не заметила, мучаясь тем, что в глазах Анны она недостаточно умна, чтобы поддержать разговор о штруделе, художниках и приближающейся мировой катастрофе. Она вдруг ощутила сильную потребность разобрать с кем-нибудь свою жизнь. Но Ондржей, возвращаясь в компанию, все видел, и им овладело бессилие. Он снова изобразил на лице обиду — и снова неудачно. Анна заговорила с Петром, который внешне приветливо кивал, а внутренне злился на Ленку, не спуская с нее глаз. Ленка же принялась изливать душу Ондржею, голос ее от сенбернарского рома стал медовым, жесты — плавными, она прикрывала глаза и излучала сладострастие. Но Ондржей, как ребенок (не иначе), не был восприимчив к эротике, он думал совсем о другом, и вся чувственность Ленки ушла на то, чтобы переплавиться в Петре в двадцатичетырехкаратную ненависть.
У стола неожиданно возник официант, спросил, не желают ли гости чего-нибудь еще, и принялся сметать со стола крошки. И тут произошла катастрофа. Официант случайно задел рукавом стакан Ондржея, стакан опрокинулся, и ром вылился Ленке на брюки. И вдруг по нити, ошибочно связывающей Ондржея и Ленку, пробежал электрический ток. Ондржей встал, официант пробормотал «Entschuldigung»[2] и тут же схватился за лицо. Все побледнели. Ондржей быстрым шагом удалялся с террасы, и в наступившей тишине было почти слышно, как у официанта с левой стороны, куда Ондржей влепил пощечину, скапливается под кожей кровь.
Все задвигалось. Извинения, мещанина из двух языков, объяснения, пожимание плечами, щедрые чаевые; к счастью, здесь была Ленка и ее прирожденное обаяние.
Ондржей поднимался по глухой тропинке, протоптанной дикими животными. Анна догнала его и, запыхавшись, схватила за локоть. Ондржей вырвался и продолжал идти. Они долго шли молча, стригли ногами по каменистому откосу на расстоянии десятка метров друг от друга. Смеркалось. Анна снова попыталась остановить Ондржея, но тот не обращал на нее внимания и обиженно шагал вперед, к обрывистым скалам, которые возвышались над ними. Слова им изменили. Анна взглянула на небо: на темном фоне беззвучно парили два ворона, с восточной стороны появились первые звезды. Анну вдруг охватила злость. Внутри потемнело. Она догнала Ондржея и, сама не понимая, что делает, как будто ребенка можно победить только ребячливостью, подсекла ему ноги.
Ондржей рухнул на землю, скатился на пару метров ниже, встал на четвереньки и, прерывисто дыша, взглянул на Анну. Все случилось так неожиданно, что у него, растерянного и оцепеневшего, вместе с дыханием из груди вырвался ребенок. Анна сбежала вниз, что-то смущенно пролепетала, извинительно улыбнулась, подошла поближе к Ондржею и хотела помочь ему встать на ноги. Он снова дышал ровно, но ребенок исчез. Ондржей вскочил и схватил Анну за локоть, так сильно, что на глаза ее навернулись слезы. Ничего не произнося, она только неуверенно отступила назад. Так они и стояли, словно чего-то ожидая. Анна часто дышала, издалека доносился глухой, каменный рокот горного ручья, вороны над головой зашелестели, как волан в бадминтоне и, сомкнув маховые перья, унеслись ввысь с восходящим потоком воздуха, Ондржей притянул Анну к себе и так заломил ей руку, что она вскрикнула, всем телом описав траекторию боли, которая выстреливала ей из плеча. Теперь она стояла спиной к Ондржею. Прижав ее к себе, он стянул с нее рубашку и майку — белая гусиная кожа, ареолы, шипы позвонков. Анну волной охватило возбуждение, они оба опустились на колени, немного съехав вниз по склону. Ондржей прибил ее к земле, внезапно став мужчиной; сухожилия, побелевшие суставы
