He как у людей - Ребекка Хардиман
Вот и сейчас Сильвия разводит в тазу смесь сахара, отбеливателя и прохладной воды, чтобы оживить поникшие пионы в банке, которые сама и подарила Милли несколько дней назад.
Прихватив горячие формочки кухонными полотенцами, Милли ставит их на кухонный стол.
— Садитесь и ешьте, пока эта зараза не опала.
— Это мое первое в жизни суфле, — говорит Сильвия, помогая Милли устроиться на стуле, и садится сама.
Они берутся за ложки, но тут раздается звонок, и Сильвия подносит к уху телефон.
— Ой, извините. Нужно ответить. — Она выходит в коридор. — Да, это я.
Милли нечасто случается сердиться на свою компаньонку, но сейчас она все же немного дуется. Это же суфле — всякий знает, какое оно капризное! Милли раздумывает, закатить скандал или не стоит (пожалуй, нет, Сильвия ведь всегда такая добрая, не хочется ее обижать), и тут слышит за дверью голос компаньонки:
— О боже!
Трудно сказать, что звучит в этом голосе — ужас или восторг, но нет сомнений, что Сильвия только что получила важное известие. Милли встает, морщится от скрежета стула по полу и тихонько крадется поближе к двери, прихватив для вида соль и перец.
— Это точно? — говорит Сильвия. — Боже мой. Ладно, сейчас, подождите секунду, я ручку возьму.
Милли успевает скользнуть обратно на свое место. Сильвия входит, жестами дает понять, что ей срочно нужно что-то записать. На лице у нее… что? Волнение? Радость? Страх? Она хватает протянутый карандаш, произносит одними губами: «Спасибо», — и выскакивает обратно в коридор, прикрыв за собой дверь. Милли тут же вновь занимает свою позицию.
— Когда? — Сильвия говорит вполголоса, но Милли без труда разбирает ее слова. — А на что рассчитывать, так сказать, в плане цены?.. О боже, серьезно? Не знаю, что и сказать… Да, хорошо. Значит, я перезвоню, как только… Большое спасибо.
Когда Сильвия возвращается, Милли уже снова сидит за столом и как ни в чем не бывало дует на свой ужин.
— Что-нибудь случилось?
— Да так. Извините.
— Кажется, что-то серьезное?
Сильвия открывает рот, словно хочет что-то сказать. Милли уверена, что сейчас она все объяснит или хотя бы даст выход своим эмоциям, но Сильвия, очевидно, спохватывается и только качает головой.
— Да нет, все хорошо, — говорит она, и Милли понимает, что это неправда. — Прошу прощения. Давайте ужинать.
21
Яичница на завтрак недожаренная и все равно какая-то резиновая. Она настолько отвратительна, что Бриджид демонстративно выходит из очереди и официально объявляет голодовку (этот ультиматум будет негласно снят, когда к обеду на кухне начнут раскатывать тесто для пирогов с заварным кремом). Эйдин, сидя перед чашкой с мокнущими в ней хлопьями, тщательно подбирает слова для утреннего сообщения Шону, когда в столовую, как всегда с опозданием, врывается Елена-Антония, знойная глазастая красавица из Барселоны. Елена яркий персонаж — вечно матерится, распевает песни Нила Даймонда дивным контральто и издевается над своими «фригидными» ирландскими соседками.
— Опять дерьмо на завтрак? — спрашивает она. — Как обычно. — отвечает Эйдин. — Бриджид объявила голодовку.
— Ты с ней дружишь?
Эйдин кивает.
— А что?
— Да так.
— Что ж ты спрашиваешь?
— Не знаю, ты в курсе или нет, но в прошлом году Бриджид дружила с одной девочкой, очень симпатичной, а кончилось тем, что та бросила школу. И все из-за Бриджид.
Эйдин обводит взглядом столовую и видит направляющуюся к ним Бриджид. Она плюхается на стул рядом с Эйдин, и Елена потихоньку отходят.
— Что, ему пишешь?
За последние четыре дня Эйдин получила от Шона Гилмора несколько сообщений, по большей части совсем простых и коротких, но решила для себя, что любовь не всегда находит поэтическое выражение. Не все же парни умеют на ходу клепать тексты для песен, как Чёткий, который сейчас укатил в турне по Восточной Азии и, кажется, совсем забыл своих преданных дублинских фанатов, даже ни разу не твитнул им ничего, с тех пор как уехал из Ирландии. Свинство, между прочим.
Первое сообщение Шона: «Ну как, послушала? Что скажешь?» — могло показаться совсем простым, но тот факт, что отправлено оно было рано утром, в 9:18, дал пищу для долгих и волнующих обсуждений с Бриджид, занявших два перекура (курила, впрочем, только Бриджид — Эйдин каждый раз скромно отказывается от предложенной сигареты). Такой ранний час говорит о нетерпении? Значит, его первые утренние мысли — о ней, так же, как и ее — о нем?
Как бы там ни было, ничто не предвещало сообщения, которое Эйдин получила сегодня.
«Вас вообще разрешается навещать, или всех посетителей мужского пола отстреливают на месте?»
Эйдин с Бриджид смотрят друг на друга и хором взвизгивают — таких звуков Эйдин не издавала еще ни разу в жизни. Она просто сражена — это одно из ее любимых слов. Сражена! Она смотрит на экран в полуобморочном изумлении и представляет, как Шон с ревом мчится по извилистой дороге к школе на мотоцикле (или он не водит мотоцикл?), швыряет горящий окурок через всю парковку (или он не курит?), а потом обнимает ее за талию (она еще не придумала, что на ней будет надето, но уж точно не школьный джемпер) и увозит далеко-далеко, потому что больше не может жить без нее ни минуты.
Звенит последний звонок, и ученицы Миллберна с мокрыми волосами и раскрасневшимися лицами, с папками, учебниками и карандашами в руках тянутся через «атриум» навстречу долгому, скучному, бесконечному школьному дню. Мисс Бликленд, сжимая в руке коробочку с мятным драже и блокнот, куда, без сомнения, готова занести любой намек на нарушение школьных правил, хромая, заходит в столовую, чтобы поторопить опаздывающих грозным взглядом.
Эйдин торопливо выстукивает:
«Из мужчин пускают только родственников. Будешь моим потерянным в детстве кузеном?:-)»
— Супер, — одобряет Бриджид.
— Эйдин Гогарти, — произносит Бликленд, и голос у нее негодующе подрагивает. — Третий звонок уже прозвенел.
Бриджид отталкивает Эйдин от клавиатуры. Даже в
