Дельцы. Том II. Книги IV-VI - Петр Дмитриевич Боборыкин
Зинаиду Алексѣевну охватило любопытство. Она не затворила двери и сѣла на краю кушетки.
Уже болѣе трехъ недѣль Зинаида Алексѣевна состояла чѣмъ-то въ родѣ секретаря при Степанѣ Иванычѣ, и эта роль начинала тяготить ее. Въ первые дни она бѣгала по разнымъ порученіямъ своего патрона, собирала справки, навѣщала бѣдныя семейства, старушекъ и дѣвицъ всякаго рода. Она была-бы рада такой дѣятельности, но въ другихъ условіяхъ. Во первыхъ, она увидала, что нуждающіеся имѣютъ всѣ какую-то особую физіономію, точно будто ихъ нарочно дрессировали. Настоящей, непокрытой нищеты Зинаида Алексѣевна не видала. Производилась больше слащавая пропаганда, чѣмъ простая, безхитростная милостыня. И чѣмъ больше присматривалась она къ самому Кучину, тѣмъ болѣе убѣждалась въ томъ, что онъ только говоритъ про своихъ благотворительныхъ барынь въ сатирическомъ тонѣ, въ сущности-же тѣшитъ свое тщеславіе.
Не желая того, Степанъ Иванычъ вполнѣ разоблачилъ себя въ интимныхъ бесѣдахъ съ своей помощницей. Она узнала, что онъ человѣкъ, вышедшій въ люди единственно своимъ умомъ и громаднымъ самолюбіемъ. Онъ родился въ какомъ-то захолустьѣ, въ мелкой мѣщанской средѣ, учился на мѣдныя деньги, правильнаго образованія не получилъ и развилъ себя кропотливымъ трудомъ самоучки, проходя тяжелую чиновничью службу. Въ немъ, какъ въ каждомъ «parvenu», развилось страстное желаніе попирать своей личностью все, что отзывается какими-нибудь, общественными преимуществами. На каждомъ шагу онъ безъ словъ говорилъ: «смотрите, я разночинецъ, нигдѣ не учился, по-французски изъясняться не умѣю и за свѣтскими манерами не гонюсь, а все-таки разныя княгини и графини ходятъ у меня въ струнѣ и я для нихъ оракулъ».
Зинаидѣ Алексѣевнѣ почему-то сдавалось, что она услышитъ изъ гостиной что-нибудь, окончательно разоблачающее въ ея глазахъ Степана Иваныча.
«Я не буду подслушивать, — думала она, — но дверей затворять не буду».
И точно въ отвѣтъ на ея предположеніе, она услыхала первую фразу, сказанную звонкимъ, энергическимъ женскимъ голосомъ:
— Вы моглп-бы воздержаться отъ такихъ намековъ! Я не маскирую своихъ поступковъ. Я — жена Борщова.
Отвѣта Кучина Зинаида Алексѣевна не разслыхала.
— Вамъ не нравится, — продолжалъ женскій голосъ, — что есть люди, которые разглядѣли васъ.
«Вотъ оно что! — подумала Зинаида Алексѣевна. — Это навѣрно та барыня, про которую мнѣ говорилъ Кучинъ съ душевнымъ прискорбіемъ. Чѣмъ-же она возмущена?»
— Какъ вамъ не стыдно! — продолжалъ женскій голосъ. — На такую выходку я даже васъ не считала способнымъ!
«Даже васъ», — повторила Зинаида Алексѣевна.
— Знаете, Степанъ Иванычъ, что если-бъ я была такъ-же зла и мелочна, какъ вы, я-бы съумѣла разоблачить васъ даже въ глазахъ вашихъ ученицъ. Оставьте насъ въ покоѣ и доигрывайте вашу комедію. Вредить намъ вы, къ счастію, не можете, и писемъ вашихъ я больше принимать не буду.
«Вотъ это ловко!» — вскричала про себя Зинаида Алексѣевна.
Въ гостиной раздался шумъ сдвинутаго кресла и потомъ шелестъ приближающагося платья.
Зинаида Алексѣевна пересѣла съ кушетки къ столу. Она слѣдила ухомъ за тѣмъ, какъ гостья одѣлась въ передней и, наконецъ, вышла. Голоса Степана Иваныча совсѣмъ не было слышно.
— Скоро отдѣлался, — сказалъ Кучинъ, входя въ кабинетъ и потирая руки.
— Да, разговоръ былъ краткій.
Фразу эту Зинаида Адексѣевна выговорила небрежно, въ обыкновенномъ своемъ полушутливомъ тонѣ. Кучинъ не догадался, что она слышала часть разговора его съ гостьей.
— Вотъ какія бываютъ барыни, — продолжалъ онъ, подсаживаясь къ столу и сладко посматривая на свою секретарьшу — желаютъ возродить все падшее человѣчество, смотрятъ на себя какъ на героинь, а чуть имъ докажешь самую невинную правду объ нихъ самихъ, онѣ сейчасъ прибѣгаютъ къ скандальнымъ выходкамъ. Остерегаю васъ, душа моя, отъ подобныхъ новыхъ женщинъ.
— А кто эта дама? — все такъ-же небрежно спросила Зинаида Алексѣевна.
— Я затруднплся-бы назвать ее. Она — покинувшая мужа жена, не желающая носить его фамилію. Я, кажется, упомянулъ вамъ разъ о ней, до превращенія ее въ новую женщину. Прежде она прозывалась Катериною Николавной Повалишиной.
— Такъ это она? — вскричала Зинаида Алексѣевна.
— Да, она.
— Съ кѣмъ-же она теперь живетъ?
— Мужъ ея — почтеннѣйшая личность, молодой еще человѣкъ, занимаетъ высокій постъ въ судебномъ мірѣ, отличныхъ качествъ и серьезнаго ума. Такихъ дѣятелей у насъ съ фонаремъ поискать.
— Дѣлецъ? — спросила засмѣявшись Зинаида Алексѣевна.
— Не изъ такихъ, какихъ вы изучали, душа моя.
— Изъ безкорыстныхъ, стало быть?
— Именно изъ безкорыстныхъ. Это — истинно добродѣтельный труженикъ. Я самъ имѣлъ недавно случай убѣдиться въ томъ, какъ онъ любилъ свою жену, какъ искренно желалъ раздѣлять всѣ ея интересы.
— А вы какъ въ этомъ убѣдились?
— Между нами говоря, онъ лично обращался ко мнѣ, какъ-разъ передъ побѣгомъ жены.
— Какой-же это побѣгъ? Вѣдь она здѣсь, въ Петербургѣ?
— Это все равно, дитя мое. Только слушайте меня. Я хотѣлъ вамъ показать, какого человѣка не умѣла оцѣнить эта женщина, вся составленная изъ необузданныхъ порывовъ. Большаго семейнаго счастія она, конечно-бы, ни съ кѣмъ не нашла. И вдругъ подпадаетъ она подъ печальное вліяніе нѣкоего г. Борщова, который ловко прикрылъ передовыми фразами свое донъ-жуанство.
— Будто-бы? — спросила Зинаида Алексѣевна и взглянула пристально на Степана Иваныча.
Онъ слегка потупился.
— Увы! женщины не умѣютъ распознавать настоящую душевную правду.
— Не всѣ, — какъ-бы про себя промолвила Зинаида Алексѣевна.
— Ботъ жена почтеннѣйшаго человѣка, занимающаго высокій постъ, любящаго ее такъ искренно, бросаетъ его безъ всякаго повода и переѣзжаетъ жить на квартиру къ какому-то г. Борщову.
— Вы этимъ возмущаетесь, Степанъ Иванычъ?
— Я надѣюсь, дитя мое, что и вы раздѣляете мой взглядъ.
— Нѣтъ, не раздѣляю.
— Нѣтъ?
— Я не знаю, какъ это было на самомъ дѣлѣ, но то, что вы мнѣ сейчасъ разсказали, самая простая штука.
— Простая?
— Вы говорите, мужъ этой Катерины Николаевны прекраснѣйшій человѣкъ. Вѣрю вамъ, но развѣ къ прекраснѣйшему человѣку нельзя охладѣть? Я не люблю толковать объ этакихъ дѣлахъ, поученому, знаете, насчетъ правъ женщины пройтись въ патетическомъ вкусѣ… Я разсуждаю попросту: женщина не любитъ больше мужа, — если дѣтей нѣтъ, гораздо лучше разъѣхаться, чѣмъ начать надувательную систему. А кто потомъ подвернется: Борщовъ или Сидоровъ, — это все равно, только-бы обмана не было…
— Вы знаете, другъ мой, — перебилъ ее Кучинъ: — какъ я терпимо смотрю на всякія уклоненія. Я не желаю кидать камня ни въ какую женщину; но когда безпорядочность выступаетъ такъ дерзко, терпимость была-бы преступнымъ потакательствомъ.
— Да развѣ эта барыня прибѣжала къ вамъ браниться такъ, съ бухты-барахты?
— Я не объ этомъ говорю.
— А о чемъ-же? Вы знаете, Степанъ Иванычъ, что я люблю во всемъ идти напроломъ. Вотъ и сейчасъ. Сидѣла вотъ я тамъ, на кушеткѣ. Дверь въ переднюю вы оставили полуоткрытою. Я ее не закрыла. Думаю себѣ: если и услышу что изъ разговора — не бѣда, сейчасъ-же разскажу Степану Иванычу.
