Мой «Фейсбук» - Валерий Владимирович Зеленогорский
Если в этом здании сделать ювелирный бутик или часовой салон, город получал бы больше налогов, но перепрофилировать такое место никто не позволит, вся Вена встала бы на дыбы.
На днях одна гламурная сучка написала в Интернете, что «мерзотные старухи, лезущие под колеса, достойны смерти, что в центр города надо сделать платный въезд и там должны ездить дорогие машины и жить красивые люди», — она так считает.
Надо отметить, что ей досталось много нелестных слов от читателей ее дневника, и тысячи молодых людей, активных и имеющих совесть, заклеймили эту дрянь.
Эффективных менеджеров, которые смотрят на столицу как на источник прибыли, надо иногда останавливать: вот здание газеты «Известия» теперь станет офисным центром класса «А», а газеты, любимой москвичами, больше не будет; так постепенно качественная журналистика уступит место бульварной.
В центре еще есть «неэффективные» библиотеки и театры, там тоже есть где развернуться, но желающим это сделать надо сказать «стоп».
В настоящем люди изменились, и это страшно, народ обмельчал, как Аральское море, — песок один, никакой волны; за солью, слава богу, никто к соседу не ходит, да и не откроет никто.
Позвонить некому; звонок в дом после десяти — сигнал тревоги: или вымогатель звонит, или участковый зовет понятым на криминал.
Двери стальные и души стальные, никто чужих неприятностей не хочет: своих хватает.
Дружба и привязанность есть, но только если должность занять, чтоб человечек свой был, чтоб не подвел, не сдал врагам или конкурентам.
Денег в долг никто не дает — проценты потеряешь, потом выбивай, а нервы не железные.
Брат брата заказывает ради наследства в шесть соток с сараем покосившимся: бабушка оставила, а бумагу написать забыла, думала, поделят по совести. Заказать брата стоит десять тысяч, а участок — пять? Ничего, земля растет, один процент в неделю, отобьемся.
Мама с дочкой судятся за папины картины. Жил папа в мастерской, пил, гулял. Умер, а мазня его пьяная денег стоит, говорят; русский авангард.
Судятся мама с дочкой в правовом поле — мамин адвокат, дочкин адвокат; а встречаются каждый день на одной кухне — и не разговаривают. За пять дней до суда сгорает мастерская со всеми шедеврами.
Предмета спора нет, а отношения навсегда отравлены. Чтоб вы сдохли, мама, в страшных судорогах. Евроремонт сделаем, у внука отдельная комната наконец будет, говорит дочурка.
Откуда-то люди вылезли, которые всех не любят — круглых, квадратных, синих и зеленых.
А чего им в себе сидеть, если их зовут с экрана голубого и спрашивают, как обустраивать Россию в кольце врагов?
Нужно было закончить оптимистически, и Болтконский написал в своей голове последний абзац.
«А так в целом жизнь налаживается: ну и что, что цены растут, скоро опять друг дружку на дачу возить будем, бензин экономить, огурцы крутить, вино делать из черноплодки, рецепт еще не забыт, руки помнят!
Да и главный рецепт в подсознании, в памяти народной, еще жив.
Итак: две пачки дрожжей, один килограмм сахара…
Водка своя, огурчики, помидорчики свои, не генно-модифицированные, переходим на самообслуживание!
Пережили неурожай, переживем и изобилие, так говорили в стародавние времена».
Все слова встали на свои места, автор остался собой доволен, рот был полон сладких слюней ожидания; он взял четвертушку водки «Флагман», два пива, выдержанного, и половинку колечка «Краковской»; и полетел домой, на «Сокол», в свое однокомнатное гнездо, где все употребил с расстановкой под бред программы «Время», где холодная тетка с косым пробором на каменной голове что-то говорила торжественным голосом.
Британец и русский
Один британец хочет жениться на рождественской елке и прожить с ней все каникулы, пока она не полысеет и не засохнет; такая новость поставила Болтконского в тупик.
Одиночество — неприятная вещь, можно сказать, даже ужасная, в благополучной Великобритании этот человек за сорок семь лет не нашел другого человека и решился на такое, что уму непостижимо.
Обсуждать серьезно его поступок невозможно, но в мире явно что-то изменилось.
Жить с другим человеком весьма непросто, он шляется рядом, задает вопросы невпопад, просит денег, требует внимания и заботы, и это иногда раздражает.
Вот строки из чужого письма, полученного Болтконским от старой знакомой; она пишет о своем муже.
«Когда-то он был молод и красив, стоял на коленях и обещал, что будет вместе и в радости, и в печали, но теперь в радости у него всегда своя компания, а в печали он всегда дома.
И смотрит утром глазами голодного кролика, и трясется, и пива просит, и обещает, что теперь больше никогда, и мамой клянется, и нашими детьми, что с завтрашнего дня ни капли, а сейчас спаси и сохрани.
А потом, после пива, он оживает и уже гордо реет буревестником, и металлические нотки в голосе уже звучат, и жизнь его налаживается, и слова покаянные уже похоронены под толстым слоем борща и макарон с котлетами, приготовленных моими руками, и все повторяется, как ночь сменяет день…
Так, может быть, не так глуп британец, выбирающий зеленую красавицу; может быть, не стоит растрачивать свою жизнь на это чудовище в трениках и пьяных соплях».
Вот такое странное письмо Болтконский получил под старый Новый год от одноклассницы, замученной своим мужем за двадцать лет несчастливой жизни.
Болтконский сам не с первого раза сделал зачетный прыжок в семейную жизнь, кто и вправду знает, как провести семейный корабль в изумрудную бухту счастья и радости, где этот опытный лоцман, прокладывающий единственно верный путь?
Вчера он выпивал с человеком, который третий раз венчается с новой женой. Болтконский робко спросил у него, как ему это удалось, ведь это грех, он, довольный своей силой, ответил, что дал денег, и в третий раз опять звучало — в радости и печали…
Он считает себя ракетой, взмывающей к новым горизонтам; каждый старый брак — ступень, отваливающаяся при взлете — первая, вторая, третья, и вот уже ракета проходит точку невозврата и готова преодолеть прошлое, но есть момент, после которого она может взорваться и рухнуть в океан или сгореть в очень плотных слоях атмосферы горя и несчастья (не дай ему бог)…
Он улетел, а Болтконский сидел за пустым столом и представлял себе этого странного британца, с безумной улыбкой на лице несущего свою красавицу по заснеженному Лондону.
Купить поцелуи Бреда Питта уже возможно
Тупости человеческой нет предела, так считал Болтконский, читая новости.
Японские мастера разработали устройство,
